Прошло несколько дней, и Майсанта снова появился у дверей скромного жилища. Он сумел найти и спасти девочку. Старушка, не скрывая слёз, сказала Чавесу: «Знайте, в стенах этого дома все боготворили вашего прадеда».

По словам Чавеса, именно в Элорсе он научился понимать индейцев. В венесуэльском обществе всегда существовало отторжение «коренных народов». Они жили как бы вне пространства и времени. Индейцев не считали венесуэльцами, они не имели документов. Энтузиасты-антропологи и социологи призывали изменить государственную политику в отношении исконных обитателей страны, но к ним мало кто прислушивался. Дилемма для туземцев была простой: или ассимиляция (если повезёт), или физическое уничтожение. По мере освоения окраинных земель страны натиск на индейцев усиливался. Судебными властями, как правило, игнорировались случаи насильственной гибели индейцев. Всё списывалось на «неблагоприятные условия жизни», «пьянство», «межплеменную вражду».

Вокруг Элорсы обитали племена йарурос (yaruros) и куивас (cuivas), которых белые пришельцы методично выживали и безжалостно преследовали, загоняя в труднодоступные, непригодные для жизни места. Священник Гонсало Гонсалес посвятил Чавеса в историю взаимоотношений местных землевладельцев с индейцами. В начале 1960-х годов на берега реки Каньо-Карибе прибыли вооружённые люди, претендовавшие 87 на «колонизацию» неосвоенных земель, которые принадлежали индейцам с незапамятных времён. Чтобы согнать их с насиженных мест, применяли самые дикие методы устрашения, вплоть до геноцида.

Один из таких эпизодов вошёл в историю Венесуэлы как «кровопролитие в Рубейре». Землевладелец позвал на работу индейцев, обитавших по соседству с его имением. Первый день прошёл спокойно. Хозяин и его подручные присматривались. На следующий день, когда после нескольких часов работы индейцы сделали перерыв на еду, на них внезапно обрушились удары хорошо отточенных мачете. Хозяйские головорезы были безжалостны, убивая всех подряд — и мужчин, и женщин, и детей. Спастись удалось двум индейцам: они прыгнули в реку, несколько дней прятались в зарослях и потом глухой ночью пришли к священнику. Он тайком переправил их в Каракас. Разразился скандал. В ходе расследования в окрестностях Рубейры нашли сожжённые человеческие останки. С помощью адвокатов и подставных свидетелей дело спустили на тормозах: «виновными» оказались сами индейцы.

Разбогатевшие наследники тех землевладельцев приходили к Чавесу жаловаться на «самоуправство и наглость туземцев». Ничего не изменилось: для богачей индейцы всегда были без вины виноватыми. Чавес старался не вмешиваться в спорные проблемы гражданского характера, советовал обратиться к судье: «Отправляйтесь в селение, сделайте официальное заявление». Нейтральная позиция Чавеса вызывала недовольство латифундистов, привыкших к тому, что прежние начальники охотно помогали «ставить индейцев на место», часто — с применением силы. Чавес был непреклонен: это не моя задача.

Однажды пришли не латифундисты, а пожилая женщина со слезами на глазах: «Меня ограбили индейцы, забрали двух поросят, разбили копилку с деньгами, а это всё, что у меня было». Чавес решил действовать. Он взял с собой 15 солдат, опытного проводника и организовал погоню. Вскоре индейцы были обнаружены. Мужчины, женщины и дети остановились на привал под манговым деревом. Изучив индейскую «дислокацию» в бинокль, Чавес отправился на переговоры. Проводник пытался отговорить офицера от безрассудного поступка, но Чавес верил в благоразумие индейцев: на его стороне подавляющее преимущество, солдаты настороже и готовы по его приказу в любой момент открыть огонь на поражение.

Как только Чавес вышел из укрытия и направился в сторону индейцев, они незамедлительно приняли боевое построение. «Это было похоже на двадцать молний, возникших из 88 рощи, — вспоминал Чавес. — В мгновение ока мужчины приступили к активным действиям. Они вытащили ножи, осыпали нас тучей стрел. Одна из них пролетела так близко от меня, что чудом не попала в голову. Индейцы считали, что мы собираемся их атаковать. Дело даже дошло до рукопашной схватки с солдатами. Я схватился за пистолет и выстрелил в воздух. Приказал моим парням, чтобы они отступили. К счастью, обошлось без раненых».

Категорический приказ солдатам «не стрелять!» дал индейцам возможность без потерь покинуть «поле битвы». Отряд ещё некоторое время следовал за племенем. Неожиданно послышались женские крики: одна из индеанок попала в стремительный речной водоворот. Всё это происходило «венесуэльской зимой», которая ничем не отличается отлета, если не считать частых проливных дождей. Река Каньо-Карибе превратилась в бурный поток и стала опасной. Индеанка выбивалась из сил, в плетёной заплечной сумке виднелась чёрная головка ребёнка. Женщина тонула, но продолжала крепко сжимать нож в руке.

«Никогда, пока я жив, не забуду глаз той женщины, — продолжал Чавес. — В её взгляде, направленном на меня, было столько испепеляющей ненависти, что это потрясло меня. Она то исчезала в воде вместе с ребёнком, то снова появлялась на поверхности».

Чавес забил тревогу: — Ещё немного, и они погибнут. Надо спасти их! Но проводник исступлённо закричал: — Капитан, стреляйте, стреляйте в неё! Чавес опешил: — Зачем? Им надо помочь! — Убейте их, это — животные! Этот чертёнок, когда вырастет, будет пускать в нас стрелы! Но Чавес распорядился иначе, и солдаты помогли женщине выбраться на противоположный берег, на котором угрожающе столпились её соплеменники.

Этот случай заставил Чавеса задуматься. Почему даже крестьяне, люди, как правило, бедные, неграмотные, с презрением относятся к индейцам? Только ли из-за сложившихся расовых предрассудков, лишающих индейцев человеческой сути? Но ведь и в нём, Чавесе, есть индейская кровь. Что, он должен стыдиться её? Стыдиться того, что является частью его собственной природы? Чтобы разобраться с проблемой коренных народов в Венесуэле, Уго при первой же возможности обратился в региональный отдел по индейским вопросам, прочитал всё, что было по этой теме в городской библиотеке губернского центра Сан-Фернандо-де-Апуре, встретился с этнографами и социологами Центрального университета в Каракасе. Под видом студента присоединился к одной из экспедиций университета в зоне расселения индейцев. Провёл в индейском селении несколько дней, ел с йарурос из одного котла, совершал с ними охотничьи вылазки, ночевал в хижинах под зыбкими крышами из пальмовых листьев. Всё для того, чтобы понять внутренний мир индейцев, проникнуться их проблемами.

Недели через две Чавес, уже в военной форме, но без оружия, вновь заглянул в это индейское селение. Вождь насторожился, увидев идущего к нему офицера, напряглись мужчины, окружавшие его. Когда Чавес снял фуражку и обратился к вождю по имени — Висенте! — тот глазам своим не поверил. Неужели именно с этим офицером он ел из одного котла? Этот широко улыбающийся человек в военной форме не выглядел опасным. Висенте пожал протянутую Чавесом руку, завязался разговор, лёд настороженности начал таять.

Позже племя во главе с Висенте регулярно заглядывало в дом семьи Чавесов в Элорсе. Нанси вздыхала, доставала деньги и отправлялась закупать хлеб и продукты, чтобы приготовить еду на три десятка гостей. Всякий раз после такого «дружественного визита» она обнаруживала нехватку каких-либо вещей и удручённо вздыхала: «Ну как это возможно? Посмотри, индейцы унесли тапочки наших девочек». Чавес разводил руками: «Ничего, купим новые, не сердись». После своих «университетов» в сельве он знал, в чём дело: «У индейцев нет понятия о частной или личной собственности. У них нет различия между “твоё” и “моё”. Они берут то, в чём нуждаются, как плоды с деревьев или рыбу из реки».