В армии сравнить кого-то с политиком было равноценно оскорблению: политики воспринимались как демагоги, профессиональные обманщики. На помощь другу подоспел Фелипе Антонио: — Послушайте, майор. Капитан Чавес не является политиком, как вы его обозвали. Дело в том, что именно так думаем мы, боливарианские капитаны. И когда один из нас говорит подобным образом, все вы мочитесь в штаны.

Атмосфера стала накаляться, но вмешался полковник Манейро. Он сказал, что капитан Чавес минувшим вечером в «устной форме» доложил ему о содержании выступления и получил «добро». Полковнику не поверили, но это был устроивший всех выход из конфликтной ситуации.

Чтобы сбросить напряжение и поговорить без посторонних глаз и ушей, Фелипе предложил Уго совершить пробежку, к ним присоединились капитан Хесус Урданета и лейтенант Рауль Бадуэль.

«Было немногим больше двух часов дня, — рассказывал Чавес, вспоминая тот день. — Вначале мы пробежались к казармам Ла-Пласера, затем свернули к саману. Когда мы остановились у дерева, мы ещё были под влиянием того, что недавно произошло, и полны негодования. Я предложил ребятам произнести слова клятвы. Мы воспользовались клятвой Боливара: “Клянусь Богом моих родителей, клянусь ими, клянусь моей честью и клянусь моей родиной, что не дам отдыха моей руке, ни покоя моей душе до того, пока мы не разорвём цепи, которые нас давят по воле испанской власти”. Я чуть изменил последние слова, стало: “по воле власть имущих”. Я повторил эти слова, и мои друзья выслушали их… С этого момента мы стали серьёзнее относиться к нашей революционной работе. В тот день мы ещё обсудили тему привлечения офицеров в наше движение. Был определён строгий принцип: приём производится только по общему согласию».

Клятва под саманом Гюэре была импровизацией, чуть театральной, но искренней. Помимо заимствования из Боливара она включала цитату из прокламации Эсекиэля Саморы: «Земля и свободные люди, народные выборы, страх олигархам, родина или смерть».

В этой четвёрке молодых офицеров, близких друзей, Хесус Урданета был первым, с кем Чавес, ещё в конце 1977 года, поделился мечтой о создании «чисто военной подпольной организации». Урданета придерживался национал-патриотических взглядов, негативно относился к левомарксистским «подрывным» структурам и тем более к партизанским способам борьбы. Чавес с ним не спорил: «Мы в Герилью не пойдём. Это уже в прошлом. Наша боливарианская философия и наша военная подготовка с этим не стыкуются».

О Рауле Бадуэле Чавес как-то сказал: «Мы, члены “MBR-200”, относились к нему с большим уважением и ценили в нём образованность, его дружелюбие». В офицерской среде Бадуэль выделялся увлечением китайскими философами и военными стратегами. Тяготение к Востоку наложило отпечаток на его характер, придало ему некую загадочность или даже мистичность. Цветистая и замысловатая речь Бадуэля, в которую он вплетал изречения буддистских мудрецов, ничем не напоминала о его революционных наклонностях.

Из тех, кто давал клятву под саманом, до триумфа Боливарианского движения не дожил Фелипе Антонио Акоста Карлес. Он погиб при странных обстоятельствах в 1989 году, в дни «Каракасо», стихийных народных протестов, вызванных неолиберальными реформами правительства Карлоса Андреса Переса. Фелипе Антонио был в то время начальником административной части Военной академии. 27 февраля его направили в одну из «критических зон» столицы для выяснения обстановки. Родственники и члены «MBR-200» так никогда и не узнали, что произошло с Фелипе. Их попытки получить материалы аутопсии натыкались на глухое сопротивление тайной полиции DISIP и угрозы: «Если дорожите жизнью, не вмешивайтесь, иначе…» В дни «Каракасо» Чавес был болен ветрянкой, и врач во дворце Мирафлорес, где тогда служил Уго, категорически запретил ему появляться на работе. За кровавыми событиями Чавес следил по телевизору. Трагическое известие он получил по телефону и, по его словам, оплакал смерть друга вместе с Нанси и тремя детьми. «Фелипе был настоящим товарищем, — вспоминал о нём Чавес, — человеком действия, который никогда не подавал признаков уныния и умел поднимать дух своих товарищей, как это характерно для уроженцев штата Гуарико». О погибшем друге Чавес сложил поэму, которую не раз читал на митингах.

Комментируя события «Каракасо», Чавес говорит, что, если бы не болезнь, в дни 27–28 февраля его могла ожидать та же судьба, что и Фелипе Антонио Карлеса Акосту. В обстановке хаоса и насилия специальные группы полиции охотились за «установленными» врагами правительства. Счёт смертей шёл на сотни и тысячи, и списать ещё одну на «террор преступных элементов» было проще простого.

В апреле 1984 года Уго познакомился с женщиной, которая стала его тайной любовью и надёжной помощницей в конспиративных делах.

Эрма Марксман была на пять лет старше Чавеса. Она выросла в штате Боливар. Родной отец Эрмы умер, когда ей было два года. Мать снова вышла замуж — за Эдуардо Бенито Марксмана, служащего компании «Ориноко Майнинг» в Пуэрто-Ордасе. Он удочерил Эрму и сделал всё для того, чтобы она получила хорошее образование. Марксман был профсоюзным активистом, боролся за права рабочих, улучшение материальных условий их жизни. Его главным увлечением была история, он преклонялся перед гением Симона Боливара и возмущался тем, что в Пуэрто-Ордасе не было площади с памятником в его честь. «Пуэрто-Ордас — это единственный населённый пункт Венесуэлы, где игнорируют Либертадора», — возмущался он. Пуэрто-Ордас был молодым промышленным городом, но, по мнению Марксмана, это не являлось оправданием. Благодаря усилиям отчима такая площадь с небольшим бюстом Боливара всё-таки появилась.

После окончания школы Эрма поступила в Центральный университет Каракаса на отделение биологии. Это был конец 1960-х годов, и, венесуэльские студенты, как и в других странах мира, политизированные до предела, устраивали уличные беспорядки, сражались с полицией. Для того чтобы сбить волну студенческих волнений, университет на девять месяцев закрыли. Сидеть дома Эрма не захотела и перешла в Педагогический институт на историческое отделение. Сказалось влияние отчима. Получив диплом учителя истории, девушка продолжила учёбу в аспирантуре университета Санта-Мария.

76 Научным руководителем её был известный в стране коммунист Федерико Брито Фигероа, считавший метод материалистической диалектики единственно возможным для анализа исторических процессов. Он охотно взял Эрму к себе, определил исследовательскую тему — «История жизни Франсиско Фарфана». По научной традиции считалось, что Фарфан был похитителем скота, бунтарём, почти разбойником. Но стоило чуть копнуть в архивах, как возникали сомнения: этот персонаж не так зловещ и примитивен. Своей исторической судьбой он напоминал Майсанту.

Эрма вышла замуж за адвоката Армандо Очоа, но брак, по признанию Эрмы, не сложился по разным причинам — от несходства характеров до принципиальных разногласий по идеологическим мотивам. Армандо был членом партии Action Democratica, Эрма — беспартийной, но ратовала за справедливость, равноправие, демократию для всех и с этой точки зрения критиковала партию мужа как буржуазную и псевдонародную. Круг чтения её был явно «левым»: «Красная книга» Мао Цзэдуна, «Мать» Максима Горького, «Как закалялась сталь» Николая Островского, даже «Коммунистический манифест» по рекомендации Брито Фигероа был ею проштудирован.