Теперь я был убежден, что в один прекрасный день меня изуродуют так, что я уже никогда не посмею вернуться к своим соотечественникам, если даже и представится случай.

Эти опасения усилились, когда Мехеви и другие вожди выразили желание меня татуировать. Воля короля была впервые передана мне дня через три после случайной встречи с татуировщиком. Господи! Какими проклятиями я осыпал мастера! Несколько раз я встречал его в разных местах долины, и, где бы он ни увидел меня, он пускался в погоню с молоточком и резцом, размахивая ими около моего лица, как бы желая приступить к работе.

Вскоре Мехеви повторил уговоры и, получив отказ, выразил неудовольствие. Было ясно, что, если я не приму меры, мое лицо будет изуродовано навеки. Я собрал всю свою храбрость и согласился татуировать себе обе руки – от кисти до плеча. Вождь был доволен, и я уже поздравлял себя, когда он сообщил, что, разумеется, лицо первое подвергнется операции. Я был безутешен.

Я мог выбрать для своего лица три горизонтальные полосы или несколько косых линий, пересекающих лицо; я также мог украсить себя подобием масонского знака в виде мистического треугольника. Но я не хотел ни одного из этих узоров. Наконец, видя мое непобедимое отвращение, он перестал принуждать меня.

Но не так легко было отделаться от остальных туземцев. Едва ли проходил день без того, чтобы они не подвергали меня своим надоедливым просьбам. Желание бежать из долины вернулось ко мне с новой силой.

Вскоре я понял, что, татуировав, туземцы хотели обратить меня в свою веру.

Вождей разукрашивали очень тщательно, а простых туземцев иногда – небрежно, словно кистью домашнего художника. Я помню одного парнишку, который очень гордился большой продолговатой заплатой у себя на спине.

Принцип табуирования большинства жителей Полинезийских островов так странен и сложен, что даже люди, проживавшие годами на островах Тихого океана и изучившие местный язык, все же почти не в состоянии дать разъяснение насчет него. В долине Тайпи я постоянно наблюдал действие этой силы, но совершенно не понимал ее. Дикари постоянном выполняли законы табу, определяющие и контролирующие все их действия.

На следующий день после нашего прибытия я передал немного табаку Тоби через голову одного из туземцев, сидевших между нами. Он вскочил как ужаленный, а остальные с таким ужасом завопили: «Табу!», что я никогда больше не позволял себе этого. Но не всегда было легко угадать, где можно нарушить табу. Бывало, что я совершенно не мог понять, какой проступок совершил.

Однажды я слонялся по долине и, услышав звуки прядильных колотушек, свернул по тропинке и пришел к дому, где девушки занимались изготовлением таппы. Девушки, переглянувшись со мной и весело поболтав, снова принялись за работу. Я некоторое время молча смотрел на них и затем, подняв несколько мокрых волокон, разложенных кругом, стал рвать их. Внезапно меня оглушили вопли девушек. Они побросали работу, стояли передо мной с испуганными глазами и в ужасе показывали на меня пальцами. Их крики и панические жесты встревожили меня – я бросил таппу на землю. В ту же минуту крики прекратились. Одна из девушек, схватив меня за руку, показала на рваные волокна и шепнула мне на ухо:

– Табу!

Впоследствии я узнал, что тогда они изготовляли таппу особого рода, предназначенную для женских головных уборов, которая находилась под защитой строжайшего табу, запрещавшего мужчинам прикасаться к ней.

Часто, гуляя по роще, я видел хлебное дерево и кокосовую пальму с гирляндой из листьев, особым образом обвитой вокруг ствола. Это был знак табу. Дерево, его плоды и даже тень, отбрасываемая им на землю, – все было освящено.

Трубка, которую вождь подарил мне, тем самым стала священной в глазах туземцев, и я не мог настоять на том, чтобы кто-либо решился закурить ее. Ее чашечка была обвязана травой.

Я не могу сказать, какая сила налагает табу. Когда я думаю о незначительном неравенстве в среде туземцев, об очень ограниченных преимуществах короля и вождей, о свободных и неопределенных обязанностях жрецов, – я совершенно не понимаю, что именно регулирует эти могущественные предписания. Сегодня табу на что-нибудь налагается, завтра снимается; в других случаях его действие постоянно. Иногда ограничения касаются лишь одного лица, иногда семьи, иногда племени; в некоторых случаях – даже на жителей группы островов (как, например, закон, запрещающий женщинам входить в каноэ).

Слово «табу» имеет несколько значений. Иногда оно употребляется отцом в обращении с сыном, когда он запрещает по праву отцовства тот или иной поступок. Все что противоречит обычаям островитян, если даже и не запрещено, обозначается тем же словом – «табу».

Язык долины Тайпи очень труден. Он близок другим полинезийским наречиям, все они имеют общее происхождение. Одна из характерных их черт – удвоение слов вроде луми-луми, пои-пои или муи-муи. Другая черта – способность одного слова иметь несколько значений, причем между ними есть имеется определенная связь и разобраться в этом невозможно. Например, некая комбинация слогов выражает понятия, связанные со сном, отдыхом, лежанием, сидением и всем подобным, и нужный смысл придается в каждом случае с помощью жестов и выражения лица говорящего.

В языке тайпи сложная грамматика. В миссии на одном из Сандвичевых островов я видел таблицу спряжения гавайского глагола по всем временам и наклонениям. Она покрывала всю стену, и ума не приложу, кто был бы в состоянии ее запомнить.

Глава 25

Я пробыл в долине три месяца и стал тяготиться положением пленника. Не было ни одного человека, с которым я мог бы свободно разговаривать, делиться своими мыслями, не было никого, кто посочувствовал бы моим страданиям. Сколько раз я вспоминал о Тоби… Было ужасно сознавать свое полное одиночество. И все же я делал все, что было в моих силах, чтобы казаться спокойным и веселым. Я понимал, что стоит только показать свое недовольство или желание бежать – и я испорчу дело.

Болезнь моя вернулась с прежней силой, а врачебную помощь я мог найти только за горами. Кроме того, я был полностью зависим от людей, в руках которых находился.

К кровельной балке дома Кори-Кори были подвешены различные тючки, завернутые в таппу. Многие из них я не раз видел в руках туземцев. Но были три пакета, висевших над тем местом, где я обычно лежал, своеобразный вид которых возбуждал мое любопытство. Несколько раз я просил Кори-Кори показать мне их содержимое, но туземец отказывался.

Однажды я на удивление рано вернулся из дома Тай, и мой приход явно поверг обитателей хижины в величайшее смущение. Они устроились на циновках, и я заметил, что таинственные свертки спущены по веревкам, тянувшимся из-под крыши до пола, и туземцы рассматривают их содержимое. Кори-Кори пытался удержать меня, но я вырвался из его рук и увидел три человеческие головы.

Одна голова была в полной сохранности, и я понял, что она подверглась какому-то процессу, который придал ей вид мумии. Две длинные пряди волос были скручены пучками на макушке. Ввалившиеся щеки, ряд блестящих зубов между ссохшимися губами… Глазные впадины были прикрыты кусочками жемчужной раковины с черной точкой посредине.