Я достала из-под кровати рюкзак и разобрала его, по очереди подержав в руках такие знакомые, потрепанные предметы: побитую жизнью сковородку и капризную газовую горелку, вовсе-не-водонепроницаемую куртку, которая очень даже пропускала дождь. Потом снова уложила рюкзак, отмечая, как каждый предмет почти инстинктивно находит в нем свое место.

Остановиться было невозможно: одно слово влекло за собой другое, они резвились на вершинах скал. Дождь, ветер, чайки, взлетающие в грозовое небо на восходящих потоках, обжигающая жара и сухой, сладкий запах земли. Я снова шла по тропе и чувствовала, как оттягивает плечи рюкзак. Как болят мозоли на больших пальцах, которыми я придерживаю лямки, врезающиеся в натертую кожу. Обожженные, огрубевшие тела, открытые любой непогоде, лишенные защиты или укрытия. И охлаждающие капли дождя, стекающие по горячим рукам.

Я пила чай, ела тосты, смотрела, как в сухие дни смелеющая крыса подолгу сидит на стене, глядя на меня. Каждая из нас становилась чуть увереннее в своем мире, чуть ближе к тому, чтобы сделать следующий шаг вперед.

С магнолии опадали листья, солнце вставало все ниже над горизонтом, и наконец я совсем перестала его видеть, только слабый свет заглядывал в окна поздним утром и исчезал к середине дня. Впрочем, это было неважно. Хотя я сидела за столом, но находилась в это время не в церкви – потела в обжигающей жаре и мечтала о дожде, по утрам мазала кровоточащие мозоли и плавала в море – спокойном, похожем на сироп. Комната наполнялась божьими коровками, которые взлетали в воздух с росистой утренней травы. Днем пространство звенело от криков тюленей, а в дверь совали свои любопытные носы барсуки. В тусклом вечернем свете я становилась лицом к стене, широко раскинув руки, и в комнату врывалась буря и ветер, дождь колол мне лицо и стучал по рюкзаку. Ураган ревел в гранитных скалах, расшвыривая в стороны ворон в диком сером небе.

И все это время со мной рядом был Мот, он удерживал меня на тропе, лицом к солнцу, на пути к западу. Его карандашные заметки вели меня по бухтам и мысам, через леса и темные ночи. Я шла за ним по пятам, глядя, как от его башмаков поднимается пыль, а с рюкзака льется дождь. Я находила нас во всех Пэддиных описаниях тропы и заново переживала каждый мучительный шаг, каждую победу. Слова, слова, слова – всепоглощающие воспоминания сами лились на страницы.

Рождественские елки, темнота, в нашу квартирку набились шесть человек, в скороварке готовится курица, а на походной горелке кипит картошка. Однажды мы сможем позволить себе настоящую плиту с духовкой, но и без нее все весело смеялись и пили вино, а потом гости ночевали на полу в кухне. Вскоре дети со своими «половинками» уехали, а мы с Мотом вернулись на скалу, чтобы полюбоваться закатом посреди дня. Угасающий свет окрасил одним щедрым мазком небо, море и сушу. Новогодний салют и незаконченные домашние задания. Начало нового семестра и тишина. Пар, поднимающийся от кружки с чаем. Возвращение крысы на стену в эти тихие дни.

Слова тоже вернулись. Теперь я уже не сдерживалась. Все то время, что я ела рождественские печеньки и пирожки, часть меня только и ждала возможности вернуться в палатку, на скалы. Крыса удобно устраивалась в сухих листьях плюща, а я сидела за компьютером и впускала в себя слова. И тропа звала меня за собой, через окаменелости и оползни, белые и красные скалы, туда, где было спокойней и мягче. Я стояла на ветру, теперь это был уже не пронизывающий ураган с Атлантики, а тихий южный ветерок. Он не гнал меня, силой заставляя идти вперед, а нежно подталкивал, тихо вел за собой. Мот был со мной на тропе, сильный, подтянутый, он без чужой помощи надевал рюкзак и смотрел вперед, а не назад. Держась за руки, мы вошли в Полруан. «Мы – чуть подсоленные ягоды ежевики, висящие в последних лучах летнего солнца, и, кроме этого совершенного момента, нам ничего больше не нужно». Я нажала «сохранить» и закрыла ноутбук.

За окном церкви набирала цвет магнолия, в холодной земле проклюнулись подснежники. Крыса потянулась на солнышке, повернулась и скрылась в плюще.

Я потрясла картридж и вставила назад в принтер. Может быть, мне хватит чернил. Набрав побольше воздуху, я нажала кнопку «печатать». Через час передо мной на столе лежала рукопись. Яркие черные буквы, которыми было набрано заглавие на первой странице, к последней точке выцвели до бледно-розового. Я взяла кусочек веревки и перевязала стопку, украсила бантиком и прикрепила к ней картонный ярлычок:

– С днем рождения тебя, с днем рождения тебя… – Я осторожно поставила поднос с завтраком на кровать рядом с Мотом, все еще сонным и укутанным одеялом. Наша дочь Роуан вошла в комнату вслед за мной с подарками и открытками в руках. Она приехала на несколько дней отдохнуть от своей жизни в Лондоне, такой далекой от холмов и ручьев ее детства. Хотя после потери дома жизнь разметала нас с детьми в разные стороны, мы сохранили близость, по-прежнему были на связи, оставались одной командой.

– Просыпайся, пап, прочти открытки.

От волнения меня даже подташнивало, я сама не заметила, как съела тосты с вареньем, которые приготовила для Мота, и побежала на кухню, чтобы сделать еще. Когда я вернулась, подарки были развернуты, а открытки разложены на кровати. У Мота на коленях лежал последний сверток, упакованный в коричневую бумагу.

– Я не хотел открывать его без тебя. Что это? Я же просил тебя не волноваться о подарках – у нас нет на них денег.

– Я его не купила, а сделала.

– Потрясающе, обожаю подарки, сделанные своими руками!

Страх, нервы, радостное возбуждение – все это и многое другое: я с трудом терпела, пока Мот разворачивал подарок. Наконец он освободился от упаковочной бумаги. Рукопись, перевязанная веревочкой, лежала в руках Мота, а не в моих. Он отодвинул ярлычок, и с первой страницы прямо на нас будто выскочило название: «Чуть подсоленная ежевика». Теперь это не секрет, теперь книга принадлежит не мне одной.

– Что это? Это то, чем ты занималась всю зиму?

– Да, я писала для тебя книгу. – Я так стеснялась и нервничала, как будто это был мой первый подарок ему.

– Все это время ты писала для меня?

– Это книга о нашей тропе. Чтобы у тебя навсегда сохранились воспоминания.

– Все это время… Вот дурочка, иди сюда.

Мое сердце перестало так бешено колотиться. Невыносимое облегчение. Я снова залезла в постель и съела еще парочку тостов с вареньем.

– Мам, что это? Ты написала книгу? Вот это да, какая толстая! – Роуан листала страницы. – И такой плотный текст. Папа, ты прямо сейчас будешь ее читать?

– Нет, у меня же день рождения: сейчас мы пойдем на пляж. Но я прочту ее. Непременно.

– Супер. Я тоже прочту до отъезда. – Роуан вышла из комнаты, прежде чем я успела возразить.

– Не волнуйся, пусть прочтет. Почему бы и нет, раз она здесь. Но какой потрясающий подарок! Сколько же сил ты в него вложила!