Вот какой человек скакал теперь по снегу, отшатываясь от разъярённого Иосифа. Пусть на хромой ноге, с палкой, он был резкий и быстрый и от большей части ударов успевал увернуться. «Да чо такое! – вопил он при этом. – Ты хоть объясни, чо такое, медведь кудлатый!»

– На Страшном суде тебе объяснят!

Это выглядело так забавно, что зрители не вмешивались. Даже Грёма, перед тем как официально набычиться, придушенно фыркнул.

– Отставить! – гаркнул он.

Иосиф тут же переключился.

– Голос прорезался, Божья тварь? – прохрипел он, разворачиваясь и поигрывая ремнём. – Командуем, связки упражняем? А ты не желаешь ли в отхожем месте поорать, когда тужиться будешь? Ты кто такой мною командовать, генерал оловянных солдатиков?

Дроля подобрался с другой стороны.

– Чо он пристал ко мне? Чо я ему сделал?

– Поучить хотел дурня, – с достоинством сказал Иосиф. – Для твоей же пользы, скотина ты этакая! Только посмотри на себя, на кого ты похож, содомская икона! Господи прости и помилуй!

Мы все посмотрели.

Дроля был щёголь по замыслу самой природы, и к инстинкту наряжаться среда и привычки добавили только случайные детали. Так, в другой жизни он мог быть в шубе и костюме под шубой, а был в ярко-алой дублёнке до пят и расшитой шёлковой рубашке под дублёнкой; мог увесить себя не золотом, а платиной; мог не стричь свои блестящие жёсткие волосы – и, кстати, не отращивать ногти, доставлявшие ему немало хлопот в походных условиях, – но в любой жизни, в любом кругу остался бы франтом, проходящим в ореоле более или менее резких духов сквозь строй восхищённых, завистливых, раздражённых взглядов.

– Он контрабандист, – сказал я.

– Если каждого пороть за отсутствие вкуса, – сказал Фиговидец, – то кто избежит порки? Хотя начинание готов приветствовать.

– Отсутствие вкуса? – переспросил Иосиф, вновь закипая. – Это так теперь называется?

Возмущённый корявый палец ткнул Дроле в ухо. Дроля отскочил. Фиговидец присмотрелся.

– И что не так? Серёжка как серёжка. Не сэр Фрэнсис Дрейк, если вы понимаете, о чём я.

– И чо у него? – заинтересовался Дроля.

– На портретах того времени Фрэнсис Дрэйк изображён с жемчужной подвеской в ухе. Ты представляешь, как выглядит подвеска? – озаботился он. – Это не твоё бюджетное колечко. У бабушки небось позаимствовал?

– Чо сразу «у бабушки»! Мне городской ювелир делал.

– Ухо мужика – не место для таких… – Иосиф щёлкнул пальцами, – колечек и подвесок. Сперва у него серьга в ухе, потом чей-нибудь хер в жопе…

– Ну ты чо вообще?! – завопил оскорблённый Дроля.

– Это мог быть и сэр Уолтер Рэли, – задумчиво сказал Фиговидец, – я их вечно путаю. То есть не их, а их портреты. А тебя, отец, кто при чужих жопах сторожем поставил?

Наконец и Сергей Иванович, всесторонне обсудив вопрос в своей голове, вступил в беседу.

– Дело не в том, как контрабандисты выглядят, – сказал он, – а в их антисоциальном поведении. Если бы они не противопоставляли себя обществу, кто бы цеплялся к тряпью и брюликам?

– Они так выглядят именно потому, что противопоставляют, – заметил я.

– У Молодого перстни и цепочка, – сказал один из близнецов.

– У всех наших цепочки, – дополнил второй.

– Это у ребят из Лиги Снайперов цепочки, а у вас с Молодым голды как на тузике, – сказали гвардейцы.

– У наших ментов, – сказал Муха, – на пальце печатка, а снимет – под печаткой наколка точно такая же, ну, перстень наколот.

– А наши на мизинце печатку носят. А до Канцлера менты, если видели кого с такой же, отберут и палец сломают.

– У фриторговской охраны браслетки двухцветные: голд и белое золото.

– Это только у бригадиров.

– Я у одного анархиста видел двухцветную наколку: чёрный дракон с красным флагом.

– Наоборот.

– Чего это наоборот?

– У анархистов флаг чёрный.

– А дракон у них какой?

Теперь уже тема захватила всех, и, пока они вразнобой вспоминали, чем украшают свои тела мужчины Охты и других провинций, Иосиф выразительно плюнул и удалился.

– Бедный, – сказал Муха, – какой может быть духовный подвиг в таких условиях. Нашел с кем, с Дролей препираться. Китаец, если захочет, таблицу умножения наизнанку вывернет и докажет, что так и было. Ой, как же я забыл-то! У крутых китайцев фиксы золотые. На клыки они обычно ставят.

– А сейчас я буду демонически смеяться, – сказал Фиговидец.

В последнюю ночь я решил устроить засаду и мобилизовал Фиговидца.

– Ты будешь спать, а я – сторожить? – уточнил Фиговидец. – По рукам.

– Только спрячься получше.

Я не рассчитывал, что мне удастся долго прободрствовать, и всё же боролся со сном. Уже задремав, я продолжал различать звуки. Я слышал клокотание и рокот в простуженном горле, бессвязную быструю речь, покорно сдерживаемое дыхание Фиговидца – и его муку в замкнутом, набитом чужими телами пространстве. Этот мог заснуть в подобных условиях только потому, что слишком уставал за день. Неожиданно в темноту вплёлся новый шорох. Уверенно и осторожно он приближался ко мне.

Я потрогал оберег и сжал руку в кулак, но алчные пальцы вцепились мне в горло. Хрипя и отбрыкиваясь, я пытался их поймать, сломать, вырвать, но они, непостижимо ускользая, всё сдавливали и сдавливали, и, когда я наконец позвал на помощь, это, увы, не было зовом. Я напрягал последние силы, гаснущим участком мозга гадая, куда мог деться фарисей.

Когда я наконец очнулся, он с угрюмым видом сидел надо мной и держал за руки.

– Тебе кошмары снятся.

– Кто здесь был?

– Никого, только я. То есть… – Он беспомощно огляделся. – Ты же видишь, все дрыхнут.

Мощный мерный храп гвардейцев сотрясал воздух. (Я пробовал спать в разных палатках.) Было холодно, но душно. Глаза Фиговидца во мраке из серо-голубых стали чёрными.

– Но кто на меня напал?

– Никто. Ты спал, стал биться, как от кошмара или в припадке. Я не мог разбудить.

Я застонал и раскинул руки.

– Рассказать тебе?

– Я людям в душу стараюсь не заглядывать. – Он мягким движением отёр мой лоб. – Это зрелище не для слабонервных.

Когда мы двинулись дальше, солнце, если его было видно, заходило прямо перед носом.

– Мы ведь не заблудились? – спросил я Молодого. – Маршрут не изменился?

– Тебе-то что? Начальствуй потихоньку.

– Что он велел сделать с Автово?

– В песок растереть и солью засеять. – Молодой сплюнул. – Разноглазый, мы не отмороженные. Платонов не сумасшедший. Всё путём. И работы у тебя лишней не будет – да можно сказать, и вообще никакой.