Он открыл дверь и пропустил меня вперед.

В те времена, когда я ходила в кино, некоторые фильмы во мне возбуждали нечто более таинственное, нежели привычные страх, смех или слезы: «Носферату», «Красавица и чудовище».[13]В какое-то мгновение ты пересекал границу иного измерения, чужого и знакомого. Как если бы ко мне подошел призрак, намного более реальный и могущественный, чем Поль.

Несколько секунд я стояла в темноте, а когда вспыхнул свет, обнаружила мрачный роскошный холл с резными деревянными панелями, освещенными настенными светильниками в форме факелов. Слева огромная лестница, покрытая красным ковром, закрепленным медными прутьями. По обеим сторонам холла высились двойные массивные двери.

Ксавье открыл правую и зажег свет в гостиной-библиотеке, где ковры устилали пол в несколько слоев, как знак неоспоримого достатка. Перед камином из резного дерева – большой диван с двумя креслами, обтянутыми цветастым ситцем. В глубине более светлый уголок, предназначенный для чтения – честерфилдовская мебель и глубокие кожаные кресла в окружении стеллажей с книгами в старинных переплетах, которые обрамляли застекленную дверь, ведущую в сад. В алькове справа – стул в стиле мадам Рекамье.[14]Лампы на маленьких круглых столиках вносили интимную ноту в убранство огромного зала, похожего на музейный.

В свое время я бывала в богатых домах, но вроде бы утеряла навык. Я едва осмеливалась ступить на толстые ковры, у которых ворс становился дыбом от близости моих грязных подошв.

– Доротея…

Голос был неуверенным. Я повернулась к Ксавье.

– Я могу вас звать Доротеей? Меня зовут Ксавье. Я сейчас приду.

Я так боялась сломаться под напором чувств, что сфокусировала взгляд на его левом ухе – идеальной формы, чуть заостренном.

Я на все отвечала «да». Он исчез.

Я чувствовала себя совершенно размякшей, голова кружилась от нелепой надежды. А вдруг мне удастся найти свое место в этом мире изобилия и покоя?

Сын Хуго принял меня спокойно. Он вроде бы знал, кто я. Наверно, его мать умерла, позволив тем самым Хуго рассказать обо мне своему сыну. Сначала он испугался моей гротескной одежды, но проявил такую обходительность, такую до слез трогательную мягкость…

Я осталась стоять из страха испачкать или, того хуже, сломать что-нибудь, если попытаюсь где-то пристроиться. Сложила руки на груди. Мне было стыдно моих черных от грязи ногтей, слишком длинных, сломанных. Потом спрятала за спину красные корявые ладони и сжала бедра, потому что от волнения или по зову природы ощутила настоятельную необходимость срочно помочиться. Помочиться в настоящем комфортабельном туалете. Я была как во сне.

Я вышла, прошла вдоль лестницы.

– Хотите посмотреть дом?

Меня остановил звонкий веселый голос. Я подняла лицо к молодому человеку, спускавшемуся по лестнице. Он снял кожаную куртку. На нем были джинсы и свитер с угловым вырезом, надетый на голое тело. Он был в носках.

Не ожидая моего ответа, он продолжил:

– Хотите что-нибудь выпить? Виски, апельсиновый сок? Может, чего-то горячего. Можно устроиться на кухне. Там как-то спокойнее. Туалет! – возрадовался он, догадавшись. – Вы ищете туалет.

– Да.

Спасибо за верную догадку. Я бы ответила «да» на все.

Он открыл мне дверь позади лестницы, уточнил, что кухня дальше прямо. Я могу ориентироваться по лампам.

Я зашла в огромную туалетную комнату. Всю в мраморе от пола до потолка, включая раковину. Полотенца с вышитыми инициалами, ароматное нетронутое мыло. На стенах гравюры, изображающие исключительно розы. И тут во мне что-то сломалось. От такой изысканности потянуло блевать.

Я засучила рукава, умылась с ароматным мылом под сильной струей воды. Одним запахом больше, одним запахом меньше – для меня значения не имело. Причесалась длинной расческой из слоновой кости, которой затем поскребла между лопатками. Зашла в туалетную кабину и, не закрывая двери, громко пописала. Открыла маленький шкафчик – наверно китайский, судя по кривляющимся драконам на дверках.

Там я обнаружила лосьон для снятия макияжа, ватные тампоны, тальк, туалетную воду, маникюрный набор, в отдельном ящичке – «тампаксы», маленькие прокладки в пластиковых пакетиках. Чувствовалась либо женское присутствие, либо сверхутонченность, вроде как «всё к услугам гостей».

Я всем этим воспользовалась, чтобы обрезать ногти и извлечь из-под них большую часть грязи.

Оставила дверки открытыми, не стала смывать волосы с раковины и грязные потеки с нежно-золотистого мыла. Засунула фуражку в карман, еще раз зачесала волосы назад, но от ноябрьской влажности они немного вились, и я постаралась взбить их кончиками пальцев, потом остановила руку, поняв, что окончательно съезжаю к гротеску.

Я что, прихорашиваюсь? И для кого, дура ненормальная? Чтобы избавиться от последних иллюзий, я глянула на свое отражение в зеркале. Хотя свет был мягким, что он мог поделать с кругами под глазами, с глубокими складками горечи и истощения, избороздившими мое лицо, с алкогольной одутловатостью?

Я насмешливо похлопала себя по щеке. По крайней мере, немного расслабилась. И то дело.

Решительным жестом погасила свет и пошла к Ксавье на кухню, напоминающую кухню ресторана – вся в металле, то ли нержавейка, то ли что-то в этом роде, кафель лимонного цвета. Крутящиеся табуреты были закреплены вокруг стола, расчерченного желтыми квадратами, причем на некоторых квадратах красовались изображения черных кошек в разных позах.

– Когда я был маленьким, я обожал этот стол. Я придумал им имена и для каждой сочинил свою историю. Только рассказывать их я не решусь…

Ксавье водрузил на стол некий агрегат для изготовления чая, две кружки и уселся напротив меня. На лице его расплывалась улыбка, а глаза блестели от радости – или более глубокого чувства, кто знает. У него были широкие плечи, длинные руки, ухоженные пальцы. Каждое жест завершен. Я никогда не замечала, что у большинства людей движения урезанные, слишком рано прерываются. Но не у него. Он был необычайно грациозен.

– А вы?…

– Сын Хуго, да.