— Но тогда меч будет висеть у вас над головой.

— Знаю, — грустно промолвил я. — Но то, что вы советуете, для нас неосуществимо. Самим вонзить меч в себя будет хуже.

Я не смог даже обсудить его предложение с остальными, так как боялся, что Анна поймает наши мысли. Но и без этого я знал, что дядя Аксель предложил единственно разумное решение, и знал, что, раз мы не можем последовать его совету, ничего не поделаешь. Анна не передавала нам никаких мыслей. Мы не могли уловить даже тени ее присутствия и не знали, как удостовериться, хватало ли ей силы воли не слушать нас.

От Рэчель, ее сестры, мы узнали, что она откликается только на слова, произносимые вслух, и изо всех сил старается доказать себе свою «нормальность» во всех отношениях. Однако мы все равно остерегались обмениваться мыслями с прежней свободой.

В последующие недели Анна держалась так же, и мы почти поверили, что ей удалось сгладить различия и стать Нормой. День ее свадьбы прошел спокойно. Потом они с Аланом переехали в собственный дом, который выделил им отец Анны на краю своей земли. Поговаривали, конечно, что она вышла замуж за неровню, человека ниже себя, но вообще особого внимания этот брак не привлек.

Несколько месяцев после этого мы о ней почти ничего не слышали. Сестру свою в гости она не приглашала, как будто хотела обрезать последнюю нить, связывающую ее с нами. Мы могли только надеяться, что ей все удалось, что она счастлива и что боялись мы зря.

А мы с Розалиндой после этой истории начали всерьез задумываться о собственных трудностях. Сколько мы себя помнили, мы знали, что поженимся. Казалось, это предписано нам свыше. Законы природы и наши желания совпадали настолько отчетливо, что складывалось впечатление, будто мы всегда знали о том, что созданы друг для друга. Мы жили этой надеждой, даже когда еще не сознавали ее сами. Я считал любое другое будущее немыслимым: ведь когда двое вырастают в таком тесном взаимопонимании, как мы, когда их связывает, притягивает друг к другу сознание окружающей враждебности, они начинают чувствовать свою обоюдную необходимость раньше, чем понимают, что это любовь. А когда они наконец осознают, что любят друг друга, то внезапно обнаруживают, что есть сферы, в которых они ничем не отличаются от нормы… И перед ними стоят те же препятствия, что и перед нормальными людьми…

Вражда между нашими семьями, впервые проявившаяся открыто в связи с конями-гигантами, к нынешнему времени превратилась в давнюю, многолетнюю, всем известную историю. Мой отец и дядя Энгус, отец Розалинды, вели настоящую партизанскую войну. Чтобы счет был равным, они зорко следили за хозяйством друг друга, выискивая нарушения и Отклонения. Все вокруг знали, что они платили тем, кто извещал их о каких-то неправильностях на соседской территории.

Твердо решив добиться большей чистоты, чем Энгус, отец шел на значительные личные жертвы. Например, он очень любил помидоры, но прекратил их выращивать из-за того, что семейство пасленовых очень склонно к мутациям. Теперь и помидоры, и картошку мы покупали. Точно так же он отказался от посевов целого ряда других культур, слишком ненадежных, хотя это было и неудобно и обходилось дорого. В результате на обеих фермах установился очень высокий уровень чистоты и стабильности, но добрососедских отношений это не наладило. Мы с отчетливой ясностью понимали, что и та, и другая стороны будут категорически против нашего союза.

С годами положение становилось все сложнее: уже мать Розалинды пыталась найти ей жениха, и я видел, как и моя мать присматривается к девушкам, пока, правда, безуспешно.

До сих пор никто из них не догадывался, что между нами что-то есть. Отношения между Стрормами и Мортонами были неприязненными, а единственным местом, где встречались оба семейства, оказывалась церковь. Виделись мы с Розалиндой редко, не забывая при этом об осторожности.

Мы находились в тупике, и казалось, никогда не выберемся из этой ловушки, если только каким-то образом не обострим ситуацию. Существовал только один путь, и мы воспользовались бы им, если бы точно знали, что гнев Энгуса Мортона приведет к свадьбе под дулом ружья. Но уверенности, что все кончится так благополучно, у нас не было. Он настолько не выносил всех Стрормов, что вероятнее всего использовал бы ружье для других целей. Кроме того, мы не сомневались, что даже если бы честь Розалинды была таким образом восстановлена, обе семьи все равно после этого отказались бы от нас. Много раз обсуждали мы наше положение, искали какое-нибудь мирное решение, но и через шесть месяцев после замужества Анны нечего не надумали.

Что до остальных, то через полгода их беспокойство притупилось. Нельзя сказать, что мы совсем успокоились: с тех пор как мы осознали, кто мы такие, тревога не покидала нас ни на миг. Но мы привыкли жить в постоянной опасности, и когда миновал пик кризиса в случае с Анной, то смирились и с этой возросшей угрозой.

И вдруг в один из воскресных вечеров, в сумерках, Алана нашли мертвым. Он лежал в поле на тропинке, ведущей к его дому, и в горле у него торчала стрела.

Мы узнали эту новость от Рэчель и с тревогой слушали, как она пытается установить контакт с сестрой. Она концентрировала мысль изо всех сил, на какие только была способна, но все зря. Ум Анны был закрыт для нас так же крепко, как все последние восемь месяцев. Даже в таком горе она ничем не делилась с нами.

— Я пойду к ней, — объявила Рэчель. — Ее нельзя оставлять одну.

Мы ждали больше часа, потом Рэчель связалась с нами, очень взволнованная.

— Она не захотела меня видеть. Не пустила в дом. Соседку пустила, а меня нет. Она кричала, чтобы я убиралась вон.

— Должно быть, она думает, что это сделал кто-то из нас, — предположил Майкл. — Кто-нибудь из вас имеет к этому отношение? Или знает что-нибудь об этом?

Один за другим все категорически отрицали какое бы то ни было участие.

— Мы должны разубедить ее. Нельзя, чтобы она считала нас виновными, — решил Майкл. — Давайте попробуем вызвать ее.

Мы попытались связаться с ней, но никакого ответа не последовало.

— Плохо, — сказал Майкл. — Рэчель, ты должна как-нибудь передать ей записку. Напиши очень осторожно. Так, чтобы она поняла, что мы не имеем никакого отношения к смерти Алана, но чтобы никто другой не мог догадаться, о чем идет речь.

— Ладно. Я попробую, — неуверенно согласилась Рэчель.

Только через час мы услышали:

— Не вышло. Я передала записку через ту женщину, которая была у нее. Она вернулась и сказала, что Анна разорвала ее не читая. Сейчас у нее мать, пытается уговорить ее пожить у нас дома.

Ответ Майкла последовал не сразу и прозвучал неутешительно:

— Нам лучше приготовиться. Мы все должны быть готовы к бегству, если понадобится, но старайтесь не привлечь внимания. Рэчель, попробуй выяснить все что можно и сразу же дай нам знать, если что-то произойдет.

Я не знал, что лучше предпринять. Петра была уже в постели, и незаметно разбудить ее я не мог. Да и не было у меня уверенности, что это необходимо: даже Анна не могла заподозрить ее в убийстве Алана. Ее только условно можно было считать одной из нас, поэтому я не стал ничего делать, только продумал в общих чертах план бегства, надеясь, что меня предупредят заранее и что я успею спасти нас обоих.