На втором этаже еще сумрачнее и пахнет хуже, чем внизу, словно тут только что варили кабаньи потроха или похожую гадость. Сатир стучит в ближайшую дверь с номером один, намалеванным углем. Створка, приоткрываясь, выводит: «Скы-ры-ры».

— Входи-и, — тянет тонкий голосок.

Сатир показывает мне маленькую пантомиму — запирает рот на замок и выбрасывает ключ от него, — а затем шагает внутрь. Я следую за ним.

Небольшая комната тускло освещена канделябрами. Из мебели — две узкие койки, тумба, шкаф и кресло в углу. В воздухе висит запах несвежего белья и нечищеных зубов, и даже ветер, гуляющий по номеру, не способен прогнать застоялую вонь. В оконце под потолком брызжет дождь, на полу уже натекла лужа, но постояльцам все равно.

Их трое. Тот, кто открыл нам, — вылитый опоссум: острый нос и глаза в кучу. Второй, настоящий громила, лежит на кровати прямо в ботинках. Его лицо напоминает цветную капусту — белое и бугристое. Третий сидит в кресле в углу, в какой-то перекошенной позе. Похоже, он дремлет — капюшон черной накидки надвинут так низко, что виден лишь подбородок.

— Многовато вас тут, ребятки. — Сатир передергивает плечами. — Не тесно? А то набились, как сельди в бочку. Я думал, будешь только ты, Пискля. — Он оборачивается к «опоссуму».

— Дон Лимо хотел лично поблагодарить вас, Митрий Гаврилыч, — заискивающе произносит Пискля.

— Что ж, Лимо. — Сатир смотрит на человека в кресле. — Я весь внимание. Только перед тем, как рассыпаться в благодарностях, скажи, будь другом, кровь ведьмы у тебя?

Лимо едва заметно кивает, и к нам подскакивает Пискля. В руке у него пузатая колба с темно-красной жидкостью. Сатир хочет взять сосуд, но Пискля ловко уворачивается.

— О, не спешите, Митрий Гаврилыч.

— Спасибо, что освободил меня, Дмитрий. — Лимо медленно поднимается с кресла. — Вернее, спасибо тебе, милая.

Я знаю, что он обращается ко мне. И знаю, кто он такой.

Тело под накидкой сильно искривлено, одно плечо ниже другого, а когда Лимо откидывает капюшон, я вижу два белых огня вместо глаз.

Сатир молча хватает меня и прыгает к двери, но выход преграждает «цветная капуста». Когда он успел встать с постели? Громила выбрасывает вперед кулак, метя сатиру в челюсть, но тот кое-как успевает прикрыться плечом. И все же удар сильный, и сатира откидывает назад. «Цветная капуста» с рыком бросается на него. Теперь я вижу лишь спину громилы и отведенный в замахе локоть. Сатир успевает крикнуть: «Беги!» — и, сокрушенный ударом, падает навзничь.

Я бы побежала. Конечно, побежала. Но не могу.

Ноги прирастают к полу, по телу растекается вялость.

— Окаянная свербушка! Не трожь ее, Слизняк! — ругается сатир, катаясь по полу и закрываясь от кулаков «цветной капусты».

Снаружи доносится собачий лай, злобный и обрывистый, и это последнее, что я слышу. Со всех сторон меня окутывает, как ледяной коркой, тишина. Непроницаемая, мертвая. Только в висках стучит. Тук-тук-тук-тук-тук. Я засовываю пальцы в уши и трясу, как если бы хотела избавиться от попавшей воды. Движения медленные и неестественные. Открыв рот, я пытаюсь издать какой-нибудь звук, выдавить хоть полслова, но ничего не получается.

Лимо бесшумно устремляется ко мне. Он летит, не касаясь пола. Белые огни слепят глаза. В желудке возникает холодное чувство пустоты и бесконечного голода. Да, мне ужасно, ужасно хочется есть. Даже подташнивает.

Я опускаю взгляд и вижу, что Лимо держит руки у меня на талии. Впрочем, то, что растет у него из плеч, сложно назвать руками. Это черные мерцающие сгустки. Щупальца тьмы. С их помощью он выкачивает из меня силы. Скоро останется лишь сухая безжизненная оболочка. Муха, высосанная пауком.

Издалека, будто из самых недр космоса, доносится шум — тихий-тихий, похожий на свист. В следующий миг щупальца Лимо отцепляются от меня, и я чувствую невероятное облегчение. В мир сразу возвращаются звуки, а в тело — жизнь. Я по-прежнему чувствую себя слабой и голодной, но вполне могу устоять на ногах.

Кстати, про ноги. Что за гадость касается моей щиколотки?

Я смотрю вниз и кривлюсь от омерзения. На полу извиваются отрубленные студенистые сгустки. Самого Лимо не видно, «опоссум» как раз выскакивает за дверь, а «цветная капуста» сражается с каким-то парнем, замотанным в шарф по самые глаза. Незнакомец вооружен тесаком и явно умеет с ним обращаться. Не сомневаюсь, что он одолеет громилу.

— Малыш.

Я опять смотрю вниз. Ко мне, распихивая щупальца, подползает сатир. При виде него у меня комок встает в горле. Из разбитого носа льется кровь, из губы тоже. Каждое движение дается сатиру с трудом. Я опускаюсь на колени и вцепляюсь в его руку — вроде несильно, но он все равно морщится от боли.

— Как нам вернуться домой? — спрашиваю я, клацая зубами. — Диктуй заклинание!

— Погоди, — хрипит сатир.

По комнате пролетает дикий звериный рев, и «цветная капуста» валится лицом в пол. Тотчас распахивается дверь, и в номер, пятясь и пригибаясь, входит Пискля. Он держит руки над головой, в правой зажата колба, внутри которой бултыхается кровь. За ним мелькает Барб с арбалетом.

Незнакомец направляет тесак на «опоссума», и тот замирает, наткнувшись спиной на кончик лезвия.

— Малыш, забери колбу, — шепчет сатир.

Я встаю, делаю шаг к Пискле, но парень с тесаком опережает меня. Свободной рукой он выхватывает сосуд и предупреждает:

— Стой, где стоишь, Грипп.

Откуда он знает мое имя? Я приглядываюсь к парню, но его лицо почти полностью скрывает бордовый шарф. Видны только круглые глаза да торчащие во все стороны волосы. Примет недостаточно, и память никак не может определиться: встречала я его раньше или нет? А если встречала, то где? Последнее время вокруг слишком много людей.

— Отдай кровь девчонке, — рычит Барб, направляя арбалет на парня.

— А не то что? — Над шарфом насмешливо взлетают брови.

— А не то сыграем в Вильгельма Телля. Только вместо яблока будет твоя башка.

— Вот уж сомневаюсь, что ты убьешь… — Парень делает театральную паузу. — …Трефового короля.

Я с изумлением смотрю на него, потом на сатира, а следом на барменшу. У Барб не вздрагивает ни один мускул на лице, и она продолжает целиться в парня. В комнате повисает напряженная тишина.

— Может, я пойду? — пищит «опоссум».

— Если к праотцам, то легко. — Трефовый король чуть сильнее вдавливает тесак в спину Пискли, и тот переходит на ультразвук.

Барменша, глянув на сатира, опускает арбалет.

— Прости, Митенька, — выдыхает она. — Сделала, что смогла. Будь моя воля, всех бы этих королей перебила. Но…

— Я знаю, Барб, — отвечает сатир.

— Приберу, пожалуй, этого крысенка. — Она презрительным взглядом окидывает Писклю и не менее презрительным — трефового короля. — Вам же он без надобности, ваше величество? — Барменша делает кривой реверанс.