Я провела ладонью по краю столешницы. Мне стало легко, будто камень с души свалился и на его месте появился цветок, распускающий яркие лепестки навстречу солнцу. Слова мистера Ларсона означали, что он не собирается звонить моим родителям и не хочет впутывать администрацию школы. Он преподнес мне лучший подарок, о котором может мечтать подросток: свободу выбора.

– Я подумаю, ладно? – осторожно сказала я.

В коридоре раздался громкий голос синьоры Муртес, учительницы испанского:

– Диетическую! Если нет колы, тогда пепси.

Мистер Ларсон дождался, когда она захлопнет за собой дверь.

– Ты уже сходила к медсестре?

– Что мне там делать, – промямлила я, стесняясь посвятить его в свои планы. Каждый божий день я проезжала мимо офиса Ассоциации по вопросам планирования семьи. Надо только попасть туда после школы – и все будет хорошо.

– Все, что ты ей скажешь, останется между вами. – Мистер Ларсон ткнул себя пальцем в грудь. – Все, что ты скажешь мне, тоже останется между нами.

– Мне нечего рассказывать. – Я вложила в эти слова весь свой гонор, весь темный, подростковый страх, которой терзал меня.

Мистер Ларсон тяжело вздохнул.

– Тифани, ты должна перестраховаться от нежелательной беременности. Медсестра что-нибудь тебе посоветует.

Я как будто снова оказалась у себя в комнате в тот момент, когда вошел папа и со словами, что затевает стирку, потянулся к вороху грязной одежды в углу. Я подскочила на кровати как ужаленная и вскрикнула: «Не надо!», но поздно.

Папа вытащил из кучи мои трусики, запачканные менструальной кровью. Он остолбенел, как грабитель, застуканный с мешком денег на месте преступления, и, заикаясь, пробормотал: «Я… кхм… позову маму». Уж не знаю, зачем ему понадобилось звать маму. Папа не хотел дочку. Мне кажется, он вообще не хотел детей. Впрочем, на мальчика он мог бы еще согласиться. Он женился на маме через пять месяцев после знакомства, вскоре после того, как выяснилось, что она беременна. «Он пришел в ярость, – доверительно сообщила мне тетушка, шлепая красными от вина губами, – но он был из консервативной итальянской семьи, и, если бы он не поступил, как мужчина, мать бы ему голову оторвала». Папа немного воспрянул духом, когда врач сообщил, что у них с мамой будет мальчик. Они думали называть меня Энтони. Представляю себе папино выражение лица, когда акушерка извлекла меня на свет божий и усмехнулась: «Ошибочка вышла».

– Не переживайте, все под контролем, – сказала я, задвинула стул и вскинула рюкзак на спину.

– Тифани, ты одна из лучших учениц в моем классе, – проговорил мистер Ларсон, не поднимая на меня глаз. – У тебя большое будущее. Мне бы не хотелось, чтобы это изменилось к худшему.

– Можно я пойду? – Я перенесла вес на одну ногу, демонстративно отставив бедро, и мистер Ларсон, сокрушенно кивнув, отпустил меня.

ХО-телки и Мохноногие сгрудились за столом, слишком тесным, чтобы вместить всех желающих. На отшибе, за соседним столиком, развернув стулья, вечно сидели прихлебатели, жадно ловившие каждое слово из разговора, к которому их не приглашали.

– Финни! – К моему огромному облегчению, Дин приветственно вскинул руку. – Где тебя носило?

От этих слов – «где тебя носило?» – все страхи как рукой сняло. Кроме одного. Лиам чересчур близко придвинулся к Оливии. Ее тонкий носик блестел в лучах полуденного солнца, а в каштановых завитках играли солнечные зайчики. Она была настоящей красавицей – спустя много лет я найду в себе силы это признать. Слегка припудренное лицо, здоровые блестящие волосы, худое и гибкое тело, будто специально вылепленное для свободной струящейся одежды, под которую не нужно надевать бюстгальтер. Вообще говоря, я бы не выдержала сравнения с ней.

– Привет, – поздоровалась я, остановившись перед столом, и вцепилась в лямки рюкзака, как в петли на спасательном жилете, без которого меня унесет в открытое море.

Оливия не проронила ни слова. Хилари лениво приподняла уголок рта, насмешливо оглядывая меня с головы до ног. Раз я приняла условия Дина, этого следовало ожидать. Может, предавать ХО-телок было не очень умно, однако за Дином стояла могучая сила. Стоит задружиться с ним и его приятелями – и Хилари с Оливией могут ненавидеть меня сколько угодно. Будут молчать в тряпочку – и всё.

Дин подвинулся и похлопал ладонью возле себя. Я послушно опустилась на краешек стула. Наши бедра тесно прижались друг к другу. Меня скорчило от желания, чтобы на месте Дина оказался Лиам.

Дин наклонился ко мне, обдав запахом жареной картошки.

– Ну, как самочувствие, Финни?

– Нормально. – В ложбинке между нашими ляжками собирался пот. Лишь бы Лиам этого не видел, лишь он не подумал, будто я предпочла Дина ему.

– Что делаешь после тренировки? – спросил Дин.

– Иду домой, – ответила я. – Я под домашним арестом.

– Под домашним арестом? – практически заорал мне на ухо Дин. – Тебе что, двенадцать лет?

За столом рассмеялись, и я залилась краской.

– Мда. Предки вконец обнаглели.

– Это не связано с… – Дин осекся.

– Оценки неважные.

– Фух. – Дин провел рукой по лбу. – Если мои родаки прознают про ту пьянку… Ты мне, конечно, нравишься, Тиф, но не настолько, – закончил он со смехом.

Прозвенел звонок. Все разом встали из-за стола, оставив после себя жирные тарелки и обертки от конфет. Оливия направилась прямиком к раздвижным стеклянным дверям, чтобы пересечь школьный двор и оказаться в кабинете алгебры раньше других. Она была прилежной ученицей, часто переживала из-за оценок и запросто могла расплакаться над «четверкой с плюсом» по контрольной работе, которую все остальные завалили. Кажется, она не заметила, что я засеменила вслед за Лиамом.

– Подожди, – позвала я.

Макушкой я доставала ему до плеч. А Дин для меня был слишком высоким, огромным, как горилла, которая может задушить в объятиях.

Лиам глянул на меня сверху вниз и рассмеялся.

– Ты чего? – неуверенно улыбнулась я в ответ.

Он положил руку мне на плечо, и я растаяла. Может, он вовсе не избегал меня, может, мне просто показалось.

– Подруга, ну ты вообще без комплексов, – усмехнулся он.

Столовая опустела. У дверей я помедлила, не спуская с Лиама глаз.

– Можно тебя спросить?

– Ну что еще? – обреченно простонал он, растягивая гласные, словно отзывался на голос матери, вопрошающей, когда он наконец соизволит убрать бардак в своей комнате.

Я понизила голос и заговорщицки зашептала:

– На тебе был презерватив?

– Так вот что тебя беспокоит? – Он завращал глазами, как кукла чревовещателя, которую хорошенько встряхнули. Когда он на секунду прикрыл веки, то показался мне куда менее привлекательным. Именно глаза – насыщенного ярко-синего цвета – делали его неотразимым.