– Вся эта гигантская стая – в трюме? – ахнул я.

– Никто из экипажа в собаках не разбирался. Обычно морякам собаки без надобности. Поэтому к трюму они не подходили, а еду бросали через люк, так что собаки ее сами между собой распределяли.

– Ой-ой-ой… – посочувствовал я.

Правило сильнейшего исправно работает даже на суше, но если ты быстрый, то можешь сбежать. И спрятаться. К чему правило сильнейшего может привести, когда вокруг обмочившиеся с перепугу гренландские собаки, загнанные в трюм утлого корыта, которое прыгает на волнах Северной Атлантики, даже представить страшно. То, что из строя выбыла лишь одна собака, – это, мягко говоря, чудо. С другой стороны, возможно, той собаке во всей этой истории повезло больше всех.

У недуга есть название. Одиночество – вот от чего страдает фру Торкильдсен. Это хроническое заболевание она носит в себе с молчаливой храбростью, но иногда, поздно вечером, когда день выдался нелегкий, она говорит мне:

– Мне так одиноко, Шлёпик.

И от этого мне делается ужасно, потому что я-то не одинок. У меня есть фру Торкильдсен, а этого более чем достаточно. У фру Торкильдсен же, напротив, есть только я, и для нее этого мало.

По-моему, будь фру Торкильдсен собакой, она была бы счастливее (впрочем, это большинства людей касается). Будь она собакой – и на улице могла бы здороваться со всеми встречными и поперечными, как знакомыми, так и незнакомыми. Каждая такая встреча пахла бы увлекательными историями и пикантными подробностями. Не говоря уже о том, что нюхать друг дружку намного интереснее, чем холодно кивать, проходя мимо, как это заведено у людей, – и это если они вообще соизволят поздороваться.

Вчера доктор Пилл показал нам программу под названием Моя свекровь врет, чтобы разрушить наш брак. В кои-то веки фру Торкильдсен решила не досматривать программу. Прямо посреди фразы она схватила волшебную пластмасску и могущественным движением большого пальца положила конец и свекрови, и доктору Пиллу. Обычно под доктора Пилла я мирно дремал, поэтому сейчас, оглушенный внезапной тишиной, поднял голову. Фру Торкильдсен сидела и смотрела на потухший экран. Времени так прошло довольно много – она всматривалась в темноту и слушала тишину. Да, что-то чересчур долго, поэтому я спросил:

– Хотите это обсудить?

– Нет, – отрезала фру Торкильдсен, – нечего тут обсуждать.

– Когда тебя что-то мучает, лучше выговориться, от этого сразу станет легче. Вы и сами так говорили.

– А с чего ты решил, будто я хочу, чтобы мне стало лучше?

Фру Торкильдсен умеет подпитываться буквами – она смотрит на страницу книги, и они дают ей силу, подобно тому, как меня питает свиной жир, однако чтение тоже чревато осложнениями. Все, что поступает внутрь, – неважно, в голову или в кишечник, – должно иметь и выход. Когда то, что фру Торкильдсен закладывает себе в голову, не получает оттока, в голове случается запор. Слова из книг плавно и величаво, как река, протекают через фру Торкильдсен, вот только что произойдет, если эта река не найдет выхода?

Наводнение. Залитые поля. Погибший урожай. Неплодородная пустошь.

Порой я боюсь, что фру Торкильдсен превратится в пустошь.

Безумие Шефа перекинулось и на фру Торкильдсен. Она решила добраться до Южного полюса. Маленькими шажками, с одной-единственной собакой в упряжи.

Шеф – врун. Эта мысль – не только основная установка, но и вывод, который фру Торкильдсен делает, рассказывая об «Антарктической Одиссее», и сейчас она, полная злорадства и драконовой воды, подошла к моменту, когда Шеф вынужден признаться миру в своей лживости. В деле против Шефа это ее Доказательство «Б» (Доказательство «А» – что он врал своей матери, даже если действительности это и не соответствовало, – оставалось важнейшим аргументом фру Торкильдсен).

Шеф стоит на палубе «Фрама», перед бизань-мачтой, заложив руки за спину. На маленьком острове в Атлантическом океане едва забрезжил рассвет. Нет в мире места, откуда до Северного полюса было бы еще дальше, чем отсюда. На мачте висит квадратная карта, не похожая ни на какие другие карты. На карте изображен остров с тщательно вырисованной береговой линией. Внутри острова – несколько горных хребтов, а вот ближе к центру ни единой отметины не видно. Основная часть карты представляет собой белое пятно, где линии собираются в одной точке, как на мишени для дротиков. Но можно эту карту увидеть и иначе (похоже, Шеф именно так ее и видит), как будто эти линии – расходящиеся в стороны солнечные лучи.

Шеф держит речь. Говорит о Южном полюсе. Точке, в которой сходятся линии, или, если угодно, лучи. Сияющей звезде или черной дыре. Все или ничто. Шефу даже и говорить необязательно. Первый или последний. Промежуточного не дано. Необязательно ему говорить и о том, что их ждет, если они не придут туда первыми. Кое-кто уже пытался стать первым. Первее первых – вот какую цель поставил Шеф. Вопросы есть?

Вопросов не было.

– Он врал всем, у кого выпрашивал деньги, врал тому, у кого арендовал судно, врал своему королю и своим матросам. Говорил, будто собирается на Северный полюс, даже объяснял, почему именно ему надо на Северный полюс. Расписывал свой план так внятно и убедительно, что люди согласны были потерять семь лет ради того, чтобы брести за ним по полярным льдам.

– А семь лет – это долго?

– Половина собачьей жизни.

– То есть если ты отправился в это путешествие собакой в самом расцвете сил, то, возможно, умер от старости, так и не дожив до возвращения домой?

– Да, так оно и было, – подтвердила фру Торкильдсен, – мой отец уходил в рейс на три года. Впервые я увидела его, когда мне было три, в следующий раз – когда мне было шесть, зато когда мне исполнилось девять, он целый год никуда не уезжал. А потом он исчез. Вроде как судно ушло в Китай, но по пути туда отец просто пропал. Что с ним случилось, мы так и не узнали. Мама говорила, это экипаж с ним расправился, – она говорила, что отец был чересчур жестким.

Хотел бы я знать, какой смысл мама фру Торкильдсен вкладывала в слово «жесткий». Например, Шеф, скорее всего, был жестким, но, с другой стороны, наверное, недостаточно жестким. Его жесткости хватило, чтобы перевернуть вверх тормашками земной шар, нарушить слово и заплыть на полученном нечестным путем корабле прямо в учебники истории. Хватило, чтобы увести огромную стаю эскимосских собак в никуда. Но он был недостаточно жестким, чтобы его собственная команда свернула ему шею и выкинула за борт. Что ж, значит, ему удалось удержать равновесие и не скатиться ни в одну из крайностей.

Эскимосы научили Шефа править собачьей упряжкой. Он научился охаживать кнутом псин, отказывавшихся ему повиноваться, и усвоил, насколько быстро можно откормить измотанную и изголодавшуюся ездовую собаку, чтобы та вновь держала хвост пистолетом и рвалась в дорогу. Он усвоил, что случится, если слишком загнать собаку, а после того, как пристрелил собаку, не желавшую бежать в упряжке, узнал, что гренландские собаки – каннибалы, неплохи на вкус и защищают от болезней. «Мертвая гренландская собака, – думал Шеф, – нередко бывает хорошей собакой».