Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Они просто однажды ушли из дома, оставив меня со старенькой тётушкой, что работала моей няней. Я была совсем ребёнком и не знала, куда они направлялись, зачем, надолго ли. Тётушка ничего не говорила, просто утром она зачитала мне вслух письмо, где значились имена родителей среди пропавших без вести. Я спросила, что это значит, а мне сказали, что родители минувшим вечером сели на «Тель-Салем» и что теперь я буду жить с тётушкой. Потом тётушка скончалась от легочной болезни, а меня перевезли к Эмилиэну в Старый Замок. Я догадывалась, что у родителей есть могила, но… Тётушка всегда говорила, что меня не любили, раз бросили одну и ушли. Ещё она заставляла меня ходить и чтить память родителей каждое утро в пять тридцать. Мы выходили на утёс, вставали на самый край, и она мне надиктовывала проклятья морю. Признаться… я очень-очень плохая, — шепнула и тут же показалось, будто в груди появилась дыра, из которой хлынула мне на платье не кровь, а та горечь, что копилась все эти годы.
Я ощутила её на языке, на нёбе, на губах, и тут же снова слёзы накатили, перекрывая горло, а Габриэль ничего не сказал, только усмехнулся.
— Что? — вспылила в ответ на его усмешку и ощутила себя ещё более жалкой. Вот почему этот мужчина никогда меня не поймёт! — Хотя… вы имеете право… Любой может посмеяться…
— Никто не имеет право решать, хорошая вы или плохая, — невероятно строго и даже зло заявил он. — И в чём же ваш великий грех? — он говорил бодро, язвительно.
А мне было так тяжело все эти годы, что теперь с этой дырой в груди стало как будто горше, но и легче одновременно. Хотелось говорить до конца, раз уж начала.
— Потому что я совсем не могла проклинать море. Я так плохо помнила родителей, что совсем не могла… испытывать боль от их потери. И с годами я становилась всё хуже и хуже. Я переживала, о да, но когда тосковала по ним, когда они мне снились, когда писала им письма и складывала в свою шкатулку… но я обращалась даже не к ним, а к каким-то выдуманным существам, что дарили любовь и тепло. К родителям, что следят с небес, к бестелесным существам. Прекрасным ангелам… Это была не та нежная любовь, которую тётушка требовала описывать каждый день. Там, на утёсе, я ненавидела её и то, что она заставляла меня скорбеть каким-то определённым образом, так как она того хотела. И я очень ждала, когда это закончится… Когда я стала постарше, то начала молить море, чтобы жизнь с тёткой закончилась!
Моё шипение стало злым, и я испуганно прижала руки к губам. Дыра в груди стала невероятно огромной, а горечь… ушла. До последней капли, всё, что было во мне, всё, что копилось столько лет, кипело и бурлило — теперь вылилось в жестокие слова.
— О, я чудовище, — мои плечи дрогнули. — Как может кто-то полюбить чдовище? Моя безответная любовь — наказание... И я всегда знала, что так и будет.
Тёплые пальцы коснулись моего плеча. Поддержка? Я знала, сейчас он скажет то, что часто говорил Эмилиэн. Что я хорошая, что я не виновата, что я ничего плохого не желала. Слова, которые меня хлестали хуже обвинений.
— Тогда мы все чудовища, жаждущие освобождения, — хрипло произнёс князь. — Стоит признать, вы самое милое чудовище из тех, что я встречал.
Я даже посмотрела вниз, чтобы убедиться, что посреди грудной клетки не зияет огромная рана. Всё закончилось?
Вот так просто?
— Вы не должны говорить мне такое… тем более на могиле моих родителей, — улыбнулась я сквозь слёзы, а князь расхохотался.
Это было так легко, никаких угрызений, никакой войны. Да, чудовище! Что дальше?
— Тогда позвольте, я подам вам руку и мы пойдём домой. Вам легче?
— Откуда вы…
— Я же вижу, что вы оставили тут свою боль. Не говорите, что я не прав, вы — открытая книга, Турсуаза. Понятия не имею, как вас не читают все, кому не лень… Нужно быть слепым для этого…
Я не стала отвечать, чтобы снова не разобрать в душе очередную крепость по кирпичикам.
— Я не понимаю, я желала...
— Я открою вам тайну. Страшную! Каждый когда-то желал, чтобы его оставили в покое. Каждый ребёнок, которого заставляют есть не конфеты, а пюре — считает, что его не любят. Каждый подросток уверен, что ему виднее, как жить свою жизнь. Все мы имеем право думать что хотим, и это не катастрофа какая-то, это просто мысли уставших людей. Вы боитесь, что недостаточно скорбели по родителям, потому что их не помните? Но это ваша и только ваша скорбь, а остальное мусор, что накидали в вашу голову посторонние люди. Ругаете себя, что не хотели жить с тёткой и та умерла? Ох, если бы все, кому желали смерти умирали, войны были бы самыми быстрыми и гуманными. Раз! И нет человека. Вы думаете, что кто-то лучше вас знает, как правильно любить, но в действительности... никому до вас дела нет. Любите и живите своим умом, как только вы хотите и умеете. Жизнь — ваша. Вот ваше приданое и главная ценность. Берегите её! Вы никому ничего не должны, Турсуаза. Никому и ничего! Только себе. Ясно?
Я не могла поверить, что его слова — правда. Что я могу сейчас встать с этой лавки и просто делать, что хочу. Что могу жить, где хочу. Как хочу. С кем хочу. Разве это не покой? Разве покой не нужно заслужить?
— А как же выбор? Я должна сделать какой-то выбор и от него зависит... что? Какова цена?
Габриэль на это промолчал и покачал головой.
— Не время вам об этом думать... Вы ещё не готовы. Научитесь выбирать по крайней мере за себя, а уж потом будете вершить чужие судьбы.
Двадцать вторая страстная глава!
Я проснулась среди ночи и обнаружила, что сплю в руках Габриэля.
Он полулежал, привалившись спиной к изголовью моей кровати. Без сапог, но одетый. Держал меня на руках, словно ребёнка, и от этого стало слишком жарко.
Стоило мне открыть глаза, как он тут же проснулся следом и только крепче прижал меня к себе.
