— Еще чего! На уже. — Глеб Николаевич с сожалением протянул ему свою «Ватру»: — обещался не давать тебе больше… О-хо-хо! Ну, ничего. Заберут тебя весной в армию, там тебе дадут прикурить! Жаль, ты ко мне не попадешь!

— Не заберут, я откошу.

— Посмотрим.

— Посмотрим!

Рыжий попробовал выпускать дым колечками, но ветер рвал и сминал их, едва они отрывались от губ.

— Вроде уже таять начало, так таяло бы, что ли, — проворчал Глеб Николаевич, снова принимаясь за работу. — А то опять вздумалось ему приморозить.

— Нет справедливости на свете, — констатировал неожиданно погрустневший Рыжий. — Эскалибур! Ко мне! — Он дернул лом сперва одной, потом двумя руками, но ожидаемого эффекта не последовало, тот поддавался понемногу и вышел только раза с пятого. — Вот Лехе Колпакову долбить не приходится, когда его очередь на первом этаже — всегда оттепель.

— Нашел кому завидовать!

— А я не завидую. Хотя бог убогих любит.

— Скажи еще, что их в армию не берут.

— Далась вам эта армия! Тоже мне цитадель порядка и величия духа! В Афгане обделались, в Чечне в первый заход обделались, во второй, считай, тоже обделались…

— Такие ж сопливые, как ты, и обделались!

— Давайте не будем перекладывать с больной головы, да? Про Афган вообще молчу, меня тогда еще и в проекте не существовало, а когда Паша Мерседес брал Грозный на Новый год, я как примерный третьеклассник хороводил на утреннике в Кремле.

Рыжий в несколько энергичных ударов сокрушил ледяной панцирь над водосливной решеткой и принялся столь же энергично разминать шею.

— Ну что ж ты за человек такой, а? — рассердился Глеб Николаевич. — Тоже придумал себе — остеохондроз. Ты хоть представление имеешь, что это за дрянь?

Рыжий прекратил ворочать шеей и уставился на курсантов школы милиции, стоявших в оцеплении неподалеку.

— А вы видели, Глеб Николаич?

— Кого?

— Ну этого… Акробата. Аэронавта.

— Да ну тебя!

— Покойников боитесь?

— Ты работать собираешься? Или думаешь, пенсионер Вооруженных Сил будет за тебя ломом махать?!

— Так сидели бы на пенсии!

Глеб Николаевич отвернулся и замер.

— Простите! — тут же добавил Рыжий. — сорвалось.

Он посмотрел вверх. Небо было невероятно низким, темным, почти черным, со светлой каймой на далеком, недостижимом горизонте, отчего казалось вогнутым, провисшим.

— Скоро упадет, — сказал Рыжий. — И раздавит. У меня сейчас случится приступ клаустрофобии прямо на открытом воздухе.

Против ожидания Глеб Николаевич ничего не сказал про армию. Он поднял на него глаза, но сразу поспешно опустил.

— Мы с вами как шахтеры, Глеб Николаевич. Только после смены не поднимемся на поверхность… Ответите честно?

— Чего тебе еще?

— Побожитесь.

— Отстань!

— Нет, побожитесь! Вы же считаете себя наставником молодежи? В частности меня — яркого представителя племени молодого-незнакомого, остро нуждающегося в духовном наставничестве.

— Знаешь, в чем ты нуждаешься?

— Знаю. В армейской дисциплине. Но подозреваю, ее давно не существует. Поэтому не увиливайте.

— Ладно, говори уже! Все равно стоишь, ни черта не делаешь, баклуши бьешь.

— Вы не побожились, — напомнил Рыжий.

— Я — атеист.

— Крещеный?

— А как же.

— Ну вот!

— Что вот? Я же не говорил, что родители были безбожники.

— Ответьте мне как мужик со стажем. Понимаете?

Глеб Николаевич ухмыльнулся.

— Вот вчера посмотрел на небо и не смог. Такая тоска… Там где-то звезды живут миллиарды лет, а мне, дай бог, еще полтинник протянуть. Да что полтинник, хотя бы еще раз их увидеть! А что я успею за это время? Ни черта не успею же как пить дать. Кто обо мне вспомнит век спустя? Кто-то ведь и сто лет назад здесь лед долбил. Тоже ему казалось: работенка не архиважная, но достойная. И копеечка какая-никакая, у других и того нет. А ничего ведь от человечка не осталось, ноль. Имя его неизвестно, подвиг его смертен. Даже если он был, что сомнительно. У потомков голова — не компьютер, всех не упомнишь. От древнеегипетских работяг хоть пирамиды остались, а от сколотого льда что останется? Ну женюсь, рожу таких же оболтусов, которым страшно будет смотреть на звезды… Да! Так вот, подумал я вчера об этом, и… машинка сломалась. Неудобняк жуткий. Может, сточил?

— Значит, хочешь, чтоб я тебе как мужик со стажем ответил?! — переспросил Глеб Николаевич, прищурившись.

— Вы побожились! — напомнил Рыжий, почувствовав подвох.

— Врешь, ничего я тебе не обещал.

— Вот так всегда! Советы, Глеб Николаич, хороши вовремя, когда их спрашивают. А не когда у вас язык чешется.

— А ты не пыхти, как дырявый самовар, я отвечу. — Глеб Николаевич выдержал паузу. — Про звезды ничего не скажу. А насчет машинки… В солдатиков тебе надо играть, а не по бабам шастать, раз такие вопросы задаешь!

Несколько минут Рыжий остервенело долбил лед, и Глеб Николаевич, опасаясь осколков, отступил от него на приличное расстояние.

Из кольца оцепления выехала милицейская «Газель».

— Закурить не будет? — спросил Рыжий у шофера, почти своего ровесника.

— Держи, — обрадовался водитель. Ему тоже было скучно. — Эксплуатируют? — кивнул он в сторону Глеба Николаевича.

— Меня?

— Не меня же. У дедугана лом втрое тоньше. Смотри, руки до локтя сотрешь.

— Положено. По сроку службы.

Водитель зевнул:

— У вас тут не гостиница, а стартовая площадка. Два дежурства подряд, прикидываешь?

— А кто на этот раз?

— Кто-кто?! Очередной шизик. Это уже хроника. Самому можно дежа-вю подцепить.

— Два раза — еще не хроника, — возразил Рыжий. — Знаешь, как Глеб Николаевич говорит? — он посмотрел на напарника. — один раз — случайность, два раза — закономерность, три — система.

— Все прапоры так говорят. У них десять присказок на все случаи жизни. — Водитель взглянул на небо: — Хоть сегодня солнце вылезет, может, дорогу подсушит.

— Как же! — мстительно сказал Рыжий, представляя, как вечером опять пойдет мокрый снег, к утру схватится ледяной коркой и завтрашняя смена первого этажа, любимчик богов Леха Колпаков и кто-то второй, уже не суть важно кто, будут долбить ее ломами. — У Атлантов тоже перекур, — сказал он, запрокинув голову, и щелчком отправил окурок в водослив.

1