откуда ей неминуемо предстояло быть изгнанной, девушка наконец поняла это.

Ощущение рая наполовину порождала восхитительная природа, а наполовину — то, что Поуни была тут наедине с Кентом. Потеря этой второй половины убьет ее!

Главная ее проблема — и Кент, вероятно, об этом догадывается, — что у нее нет абсолютно никакого сексуального опыта. По двум причинам: из-за папы и из-за кризиса.

Все парни, с которыми Поуни встречалась лет в шестнадцать-семнадцать, страшно боялись ее отца. Папа умел так глянуть на них, что те сразу понимали: если они обидят его дочку, им придется иметь дело с ним лично! А потом разразился кризис, и отцу, который старался удержать ферму на плаву, с тех пор как резко подскочили проценты по займу, пришлось уже бороться за выживание. Поуни стало не до общения со сверстниками.

Позднее она по настоянию отца поступила в сельскохозяйственный колледж. Теперь девушка понимала, что отец тогда уже предвидел грядущий крах и старался сделать так, чтобы у нее была какая-то опора в жизни. Быть может, он даже надеялся, что его дочь выйдет замуж за сына какого-нибудь фермера. Но самой Поуни он говорил о необходимости изучать новейшие технологии, которые помогут спасти их хозяйство.

К тому времени Поуни исполнилось девятнадцать, и она уже два года ни с кем не встречалась. Девушка чувствовала себя какой-то отсталой: все вокруг знали некий секрет, который она так и не раскрыла. К тому же Поуни не разбиралась ни в кино, ни в музыке, ни в политике — словом, ни в чем из того, что обычно интересует молодых людей, — а потому избегала свиданий, боясь показать себя полной дурой.

Плавание позволяло ей дать выход невостребованной сексуальной энергии. Поуни не разбиралась в механизмах жизнедеятельности своего организма, но когда чувствовала себя отчего-то чересчур взвинченной, то шла в бассейн.

Но когда находишься в одном бассейне с мужчиной, который тебя возбуждает, плавание не спасает. День за днем Поуни исподтишка любовалась Кентом, здоровым мужчиной в расцвете сил, с гладкой кожей, играющими мускулами, блестящими глазами, и ее потаенные желания заявляли о себе все громче, пока наконец вчера призыв плоти чуть не оглушил девушку…

Поуни надела маску, ударила по воде ластами и ушла в таинственную зеленоватую глубь. Большая часть водоема представляла собой естественное углубление. И у отвесной скалы, заросшей водорослями, плавали тысячи мелких рыбешек.

Поуни внезапно с непонятной тоской осознала, что рыбешки никогда не покидали своего эдема. Эти существа по-прежнему жили так же, как дикие предки самой Поуни, и мир их был так богат, что стоило протянуть руку, и в нее падал спелый плод.

И только первые представители рода человеческого покинули благодатный край и отправились в долгое и тяжкое путешествие к знанию и самопознанию, нагие и дрожащие…

Вот и Поуни вдруг ощутила себя нагой и дрожащей. Пока девушка не догадывалась, что любит Кента, она была подобна этим рыбкам: урывала кусочки счастья, кормилась у надежной скалы, не замечая своего блаженства. Она поняла, что рай — это когда тебе дано все, в чем ты нуждаешься, без осознания того, в чем именно ты нуждаешься.

А теперь Поуни знала, что нуждается в Кенте, что отчаянно хочет его и что, вероятно, именно это желание и управляло ею с самого начала.

И теперь она изгнана из рая. Потому что Кент, вне всякого сомнения, тоже нуждается в женщине, но Поуни явно не та, которая ему нужна.

10

В то утро Кент был как медведь с больной головой — и вовсе не потому, что голова в самом деле болела. Он просто злился на себя, на жизнь, на Поуни…

Больше всего — на себя. Какая муха его укусила? Она целовала его, хотела его — это точно. Чего же он испугался? От одной этой мысли зверь внутри Кента снова пробудился. Он ощущал его непривычную дикую силу, его разочарование — словно леопард в клетке раздраженно хлестал себя хвостом по бокам. Раньше Кент никогда не чувствовал в себе подобной ярости. Откуда же она взялась? Что такого особенного в этой маленькой упрямице, гибкой, стройной, с каждым днем становящейся все привлекательнее…

— Кент! Ты что, спишь, что ли?

— Чего?

— Я тебе говорю, а ты не слышишь!

— Извини, пожалуйста. Повтори еще раз.

Гордон посмотрел на него озабоченно.

— Слушай, а ты уверен, что тебе стоило выходить сегодня на работу?

Кент про себя выругался. Еще не хватало, чтобы поползли слухи, будто у него голова не в порядке!

— Да нет, все нормально. Я просто задумался о другом.

Черт, черт, черт!

Отлив обнажил полоску песка, огибающую утес, отгораживавший бухту от океана. Поуни знала, что по этой отмели можно добраться до соседней бухты, где идет строительство, но раньше никогда туда не ходила. Отчасти из-за того, что отмель появлялась из-под воды совсем ненадолго, отчасти потому, что попросту не хотела смотреть на изуродованный стройкой пейзаж.

Но сегодня показавшаяся из воды полоска песка внезапно представилась ей волшебной тропинкой, ведущей к Кенту. Искушение было слишком велико. Поуни встала и пошла, не позволяя себе задуматься о последствиях.

Отлив уже кончился, начинался прилив. Обратно этим путем вернуться она уже не сможет… Но девушку влекла неудержимая сила, подобная пению сирены. Она нуждалась в том, чтобы увидеть Кента, как жаждущий в пустыне нуждается в глотке воды.

«Никогда больше так не делай, Кент», — сказала она. Кент сердито потряс головой. Не делать? Чего? Не заниматься с ней любовью? Или не останавливаться на полдороге?

Ну, относительно последнего можно не беспокоиться. Стоит ему начать, и на полпути его уже не остановишь. Дедовы наставления внезапно потеряли силу. Кент по-прежнему злился на себя, но уже себя не боялся. Не боялся потому, что, встретившись наконец со зверем в себе лицом к лицу, понял: зверь хотел лишь одного — наслаждения. Не только для себя, но и для Поуни.

Должно быть, дед, несчастный старый ублюдок, попросту не подозревал, что женщинам секс тоже доставляет удовольствие. Воспитанный в пуританской строгости, он привык считать свои желания, свое стремление к наслаждению преступлением и пришел к выводу, что «животное внутри него», если дать ему волю, непременно окажется злым. И на самом деле, на свете уйма мужчин, доказавших этот тезис. Неудивительно, что в семнадцать лет Кент этого боялся.

Раньше женщины не раз жаловались, что он «чересчур сдержанный». А Кент не понимал, что их не устраивает. Молодой человек просто не мог себе представить, что женщины хотят, чтобы он