– Теперь ты хочешь убить его, да? Но почему именно его, а не любого другого нирут-куна? Любого «нелюдя»? Ведь «чужие» недостойны того, чтобы их различали в лицо! Лоуринам и в голову не пришло требовать наказания именно тех, кто убил наших воинов. Чужаки виновны – все вместе и каждый в отдельности, так что бить можно любого. Почему же ты…

– Убить надо не его. Убить страх.

– Страх живет внутри человека, а не снаружи.

– Да. Он живет во мне. С того дня. Чтобы страх умер, должен умереть этот нирут-кун.

– Послушай, Хью! Нам нужны скальпы чужаков – таков обычай. Иначе племя не сможет спокойно жить, воины перестанут уважать сами себя. Когда у меня перестанет болеть нога, мы выследим несколько охотников и прикончим их. Если получится, сделаешь это сам.

– Сделаю… Но страх не умрет. Мне нужен он.

– Странно. По-моему, ты что-то недоговариваешь, а?

– Об этом говорить не могу.

– Тайна?! Секрет?!

– Рассказать не могу…

Хью сидел неподвижно, как это умеют неандертальцы. Глаза широко раскрыты и смотрят куда-то в пространство. Семен заглянул в чужие зрачки лишь на секунду и вдруг поверил: да, есть нечто, о чем рассказать парень действительно не может. Даже если захочет.

– Ладно, – принял решение Семен. – Не говори ничего. Давай молча – глаза в глаза, как со зверем. Только ты должен хотеть передать мне свои воспоминания – как бы рассказать, но молча, как бы пережить еще раз. Сможешь?

Ответ дался Хью с большим усилием:

– Смогу.

– Тогда смотри на меня и вспоминай.

Семен поерзал, устраиваясь поудобней на разгруженной нарте, и начал сеанс – погружение в бездну чужого сознания. О грядущем за ним приступе головной боли он старался пока не думать.

Такого близкого контакта с чужим «человеческим» разумом у него, пожалуй, еще не было…

– Нет! Не надо больше! – усилием воли он выпихнул себя обратно в современную реальность. – Уфф!

Заснеженные склоны распадка, маленькая палатка из оленьей шкуры, крохотное остывшее уже кострище на плоском камне. Рядом в снегу стоит закопченный горшок с остатками пищи. «Хорошо-то как, Господи! И главное, что это – не моя память, что это все было не со мной…»

Руки у Семена тряслись, тело под одеждой покрылось потом. Некоторое время он сидел, тупо глядя перед собой, и пытался подобрать оправдание или аналогию пережитым ощущениям: «Психика обычных людей имеет некоторую защиту. Воспоминания о подобных потрясениях быстро тускнеют, гаснут, отступают на задний план. Что-то совсем уж болезненное загоняется в подсознание или вообще стирается. Но ведь у неандертальцев, кажется, иное строение мозга, иной разум, – нет разделения на объективное и субъективное, что-то не так с подсознанием, если оно вообще у них существует в нашем понимании. Вроде как ни "дальних углов", ни глубоких "карманов" их память не имеет – весь багаж постоянно активен, все как бы на поверхности… Как же они живут в таком аду?!»

Хью все так же сидел напротив, длинное темное лицо его ничего не выражало. Семен смотрел на него и, постепенно успокаиваясь, пытался рассуждать трезво: «Что мы имеем по существу? Из, так сказать, фактуры? Пребывая в подростковом возрасте, парень пережил тяжелый стресс. Это не просто гибель родных, а хуже. Когда чужаки нашли их логово, Хью оказался свидетелем изощренной казни близких. Мало того, его самого обнаружили в щели между сводом и полом – маскировка из тухлятины и экскрементов не помогла. А вот вытаскивать его не стали – глумились, предлагали вылезти самому. Именно так, по представлениям Хью, и следовало поступить – вылезти и умереть вместе со всеми. Но он не смог – ему было слишком страшно. И его оставили в живых. Скорее всего, враги сочли его малышом и не захотели из-за него пачкаться – все равно умрет. Он же воспринял это как признание своей беспредельной трусости и беспомощности. Впрочем, описать "человеческими" терминами то, как он это воспринял, можно лишь весьма и весьма приблизительно. Ситуация усугубилась еще и тем, что все это случилось с парнем на переходном рубеже жизни, когда неандертальский подросток начинает стремительно превращаться в мужчину, причем и морально, и физически. За полтора прошедших года он, по сути, стал уже взрослым воином, но пережитый ужас в нем сидит и никуда не девается. Похоже, это тот самый клин, который лишь клином и можно выбить. И клин этот не абстрактен, а вполне конкретен – воин-чужак, который орудовал тогда под скальным навесом. Что он там творил, лучше не пересказывать, но, похоже, Хью на нем "зациклился", и его вполне можно понять.

Нет, – остановил Семен самого себя. – Все гораздо хуже: я не могу, не имею права не понять и не принять его боль. Не могу, потому что мы в ответе за тех… кого оставили в живых».

– Что ж, – сказал он вслух. – Этот скальп тебе действительно нужен. Давай подумаем, как взять его и при этом самим остаться в Среднем мире.

– Семхон думать нет надо. Хью делать один.

– А вот это ты брось! – властно и строго приказал Семен. – Ты – наш, лоуринский, а потому…

Духи земли и неба в тот день улыбнулись Агун-те: холодное зимнее солнце светило сквозь легкую морозную дымку, снег искрился, но не слепил глаз, и люди на обрыве видели, как покачивается сложный убор из орлиных перьев на голове и спине воина. Лошадь медленно переставляла ноги по узкой тропе в снегу. Всадник не торопил ее – старший сын великого вождя имазров слишком долго ждал этого момента, чтобы быстро расстаться с ним. Позади годы тренировок, обид и грез. Грез о том, как он вот так – победителем – пройдет на глазах у всех по тропе под обрывом. Он будет сидеть, обхватив ногами бока лошади, сидеть с прямой спиной и гордо поднятой головой. Сидеть и держать в правой руке тяжелый дротик из расщепленного и распрямленного бивня. Дротик, побывавший в сердцах восьми мамонтов.

Он – Агунта – первым из сыновей Ненчича замкнул магический счет. Не все, конечно, убитые мамонты были могучими великанами, но они вознесли Агунту на недосягаемую высоту. У главы клана много сыновей, но великие воины – дети Ланги-той и Долпес-той – идут за ним пешком. Идут и ведут лошадей, навьюченных его оружием, его пищей, его палаткой и спальными принадлежностями.

Агунта не поднимал головы, он и так знал, что на краю заснеженного обрыва справа стоят Ненчич и его жены, и его сыновья, и лучшие воины имаз-ров, и их жены, и их дети – они смотрят, как Агунта идет по Тропе Победителя.

Наверху раздался какой-то шум, один из воинов, шедших сзади, издал удивленный возглас, и Агунта скосил глаза влево. По нетоптаному снегу кто-то спускался к тропе – наперерез и навстречу каравану. Человек шел медленно, проваливаясь в снег по колено. За ним к перегибу низкого склона тянулась цепочка следов. «Кто это?! Кто на глазах у всех нарушает ритуал встречи Победителя?! Все, кто хотел стать правой рукой Ненчича, уже отведали копья и палицы Агун-ты. Теперь они смотрят на меня незрячими глазами из Мира Мертвых. Нашелся кто-то еще?!»