— Если бы ко мне ночью явился кошмар, я бы предпочла кого-то поприятнее, — оценила я. — Что она собой представляет?

— Представляла. Судя по возрасту, она уже покинула сей мир, хотя такие кикиморы живут вечно. Это тетя Рыся.

— А что она тебе сделала?

Баська сделала глубокий вдох, ощупью нашла на столе сигареты, Патрик щелкнул зажигалкой.

— Со мной из-за нее чуть родимчик не случился. Наклонилась ко мне, вытянула в мою сторону такие костлявые лапы и пробасила: «Ты моя маленькая наследница!»

— Очаровательно. Она уже здесь весьма в годах, так сколько же ей было, когда она тебя стращала?

— А я знаю? Лет шестьдесят, должно быть, но мне показалось, что ей за тысячу. Я долгие годы думала, что «наследница» — это какое-то проклятие. Ну, уж как минимум — ругательство.

— Фотографию сделали лет сорок назад, — заметил Патрик. — Сейчас ей было бы под сотню. Ты правда думаешь, что она еще жива?

— Ничего я не думаю, — открестилась я на всякий случай.

— Не знаю и знать не хочу, — мрачно отозвалась Баська. — Как-то по жизни мне случалось слышать, что все это самое наследство от меня спрятала и пустила по ветру вот эта тетя Рыся. Она стояла на своем и заморочила голову всей родне во главе с наследодателем. Кроме того, она всех накручивала против меня, и из-за нее я принялась убегать из дома. Вот все, что я знаю, больше ничего не рожу. Я догадываюсь, почему все так получилось, но пока не скажу, а то еще подавлюсь этим рассказом.

Прозвучало очень грозно и страшно. Минуту мы помолчали, а потом Патрик заговорил со свойственной ему рассудительностью:

— Ну ладно, не говори. Только, как я понял, очаровательная тетя Рыся — твоя родственница. Тогда каким образом она связана с Феликсом?

— Вот именно, — быстренько поддержала я. — Или он с ней?

После еще одной рюмашки коньяка Баська начала понемногу оттаивать.

— А я его спрошу. Вот так, просто-напросто возьму и спрошу, как человек человека. Рот не только для того, чтобы им кушать. Пойду к Феликсу с этим снимком, да и спрошу. Только для начала и впрямь устрою у себя в доме обыск и выгребу все бумаги, — может, найду в них хоть какую подсказку. Мать честная, какая же чудовищная работа меня ждет!

Я была ровно такого же мнения. Собственного участия в мероприятии я не предлагала, потому что к наведению порядка в бумагах у меня был особый талант: что бы я ни взяла в руки, оно моментально пропадало навеки. Мне оставалось только питать надежду, что Патрик окажется полезнее.

— А интересно все-таки, кого это он пришиб той лопатой… — задумчиво проговорила Баська напоследок.

* * *

У Эвы Гурской в бумагах никакого беспорядка не было. Она мигом нашла нужный ежедневник и сообщила дяде, что сцена в саду под летним дождичком имела место шестого июня в семнадцать двадцать — семнадцать тридцать.

— Из школы я вышла в половине третьего, — бесстрастно докладывала она. — Дома уже гремел скандал из-за Томекова таракана. Я слопала что под руку попало и сразу поехала к тетке на участок. Городским транспортом. Час «пик», пробки, по дороге я еще пересаживалась на другой трамвай, да еще зашла в магазин. Я уже знаю, что у меня тогда упало: я про запас купила батарейки, много, они были закатаны в такую скользкую пленку. Доехала я туда без десяти пять, все время глядя на часы, потому что меня эти «Эмансипированные женщины» начинали нервировать — успею с сочинением или нет. Я рысью помчалась в беседку, нашла книжку, посидела там с ней, потому что у меня в ежедневнике даже записана одна фраза к сочинению. К тому времени, на все про все, уже было двадцать минут шестого, плюс-минус пять минут. С трамваями мне дико повезло, в начале седьмого я была дома и уселась за уроки. Перед этим только сняла мокрые шмотки. Я тут множество всего записала, поэтому так легко вспомнила.

Гурский подумал, что Возняк был прав: племянница оказалось истинной жемчужиной.

— Жалко, что ты шла так быстро, может быть, тогда увидела бы весь спектакль. Сейчас поймаю Анджея.

Анджей Возняк, ясное дело, немедленно перезвонил Эве и слегка ее помучил, после чего сообразил, что у него есть еще одна свидетельница, пятая. И очень может быть, что именно эта, забытая пятая, окажется самой лучшей, тем более что кое-что она уже рассказала…

А у Эвы, засмотревшейся в ежедневник, полностью проснулась память.

Она собирала батарейки, дождь капал ей на спину, полил сильнее… А из-за кустов доносился этот жестокий, безжалостный голос. Что он говорил, боже милосердный, да если бы ей кто-нибудь сказал нечто подобное, она его убила бы на месте! Все равно чем, хоть бы и лопатой… минутку, а ведь та палка, на которую опиралась валькирия, это же была ручка лопаты… Но эта бабища плакала. С ноткой протеста, но ведь плакала. Могло такое быть? Ежедневник словно разговаривал с Эвой, мозг ее напряженно работал, но Возняк, ясное дело, знать об этом не мог.

Он поймал Марленку по мобильному телефону, теперь уже с чистой совестью: он не потому ей звонит, что она ему нравится, а потому, что она определенно должна что-то знать. Звонит официально и добросовестно по службе.

— Мне приехать? — забеспокоилась слегка запыхавшаяся Марленка. — Я как раз выхожу с участка, потому что почти стемнело, а я устала. Сентябрь, я кучу работы переделала и хотела бы попасть домой.

— Нет-нет, боже упаси, никуда ехать не нужно, — как можно скорее успокоил ее Возняк. — Если вы позволите, я сам к вам приеду, у меня тут в материалах дела есть ваш адрес. Мне очень важно поговорить с вами пару минут, пока у меня в голове новые показания. Так сказать, свежатинка.

Свежатинка была и у Марленки — правда, не в голове, а в сумках: свежие фрукты и овощи, только что собранные на участке. Свежатинка комиссара и собственная как-то слились у нее в одно целое, поэтому она радостно согласилась. У нее был скутер — немолодой, правда, — но на ходу, дома она успела даже ополоснуться и переодеться.

За оригинальным угощением из вареной фасоли и свежего витаминного салата завязалась оживленная следственная беседа. Самой злободневной темой была валькирия. Марленка ничего не скрывала.

— Ну да, конечно, — сказала она слегка смущенно. — Была такая тетенька, у меня сложилось впечатление, что очень навязчивая. Я ее видела пару раз, ну может, чуть больше, но мельком и давно, лет пятнадцать назад, и только потому ее запомнила, что она бросалась в глаза. Она такая колоритная и эффектная, и из нее что-то просто рвалось наружу. Такой… избыток жизненной энергии.

— И как он проявлялся, этот избыток жизненной энергии? — жадно вопросил Возняк.

Марленка смутилась еще больше.

— Знаете, я как-то глупо себя чувствую… Потому что тогда у меня воображение разыгралось и выдало совершенно идиотскую картину. Бескрайний пол, страшно грязный, вода, тряпки, пол нужно вымыть, и эта замечательная Горпина[5]прямо-таки рвется в бой, аж руки трясутся. Она кидается на эти тряпки и начинает бешено наводить блеск со скоростью квадратный километр в минуту, а пол начинает просто сиять чистотой. Мгновенная такая картинка, сверкнула и пропала, причем без повода, потому что тетка стояла на улице, никаких тряпок рядом не валялось, мыть было нечего. Но я эту картину запомнила, может быть, именно из-за полной бессмыслицы. Тетка производила именно такое впечатление.