— Боюсь, — ответил он, смиряясь с неизбежностью, — что придется подраться.

— Каким сонетом на эту тему вы нас порадуете!

— Как бы не порадовали меня — очередной ссылкой.

Что же касается капитана Алатристе, сидевшего, локти на стол, перед кувшином вина, то взгляд, коим он обменялся с Контрерасом, был вполне красноречив: у таких людей, как мой хозяин, кое-что определяется, так сказать, особенностями их ремесла.

— А юноша что скажет? — осведомился Контрерас.

Я почти обиделся и, считая себя человеком в высшей степени ушлым и дошлым, на манер Алатристе провел двумя пальцами по еще не существующим в ту пору усам:

— Юноша не скажет ничего, а будет драться!

Эта звонкая фраза снискала мне одобрительные улыбки мужей, препоясавших чресла, и внимательный взгляд капитана.

— Отец узнает — убьет, — застонал Лопито. Контрерас громоподобно расхохотался:

— Ваш достопочтенный отец знает толк в похищениях! Наш Феникс всегда был не промах по части интрижек!

Последовало неловкое молчание, и каждый поспешил сунуть нос или ус в свой кубок. Смутился и сам Контрерас, до которого только теперь дошло, что Лопито, хоть наш гений сразу признал его своим сыном — плод незаконной любви, итог одной из таких ют интрижек. Сам он, впрочем, и не подумал обидеться, ибо лучше, нежели кто-нибудь другой, был осведомлен об особенностях своего престарелого родителя. Несколько раз прихлебнув вина и дипломатически прокашлявшись, Контрерас заговорил вновь:

— Хуже нет, чем рассусоливать! Мы люди военные, а? Разве не так? А военные — значит отважные, прямые, вокруг да около не ходим, вола не вертим! Вот, помню, однажды на Кипре…

И он завел довольно долгий рассказ о бранной славе. По завершении его сделал еще глоток, вздохнул, объятый сладкой тоской воспоминаний, и обратил взор на Лопито:

— Так-то вот, мой мальчик… А теперь скажи-ка мне — ты и вправду намерен сочетаться с этой барышней узами законного брака, быть с ней в горе и радости, пока смерть не разлучит и так далее?

Тот выдержал его взгляд:

— Я буду верен ей до гроба и даже после!

— Так много от тебя не требуется… Дай бог, чтоб дотянул земной срок — это и так нелегко. Стало быть, ты ручаешься мне и этим господам своим честным словом?

— Клянусь жизнью!

— Тогда больше и толковать не о чем! — Контрерас удовлетворенно хлопнул ладонью по столу. — Осталось только найти, кто окрутит и вокруг алтаря проведет. Есть у тебя такой?

— Моя тетушка Антония — настоятельница обители Святого Иеронима. Она с удовольствием примет нас. А монастырский капеллан падре Франсиско — духовник Лауры и добрый знакомый сеньора Москателя.

— Если прикормить — станет ручным? Обвенчает вас?

— Вне всякого сомнения.

— Ну, а что Лаура? Готова она к такому камуфлету?

За неимением иных доказательств пришлось довольствоваться утвердительным ответом Лопито. Мы выпили за благоприятный исход нашего предприятия, после чего дон Франсиско де Кеведо по своему обыкновению скрепил тост стихами, удивительно подходящими к случаю, хоть на этот раз принадлежали они перу Лопе де Веги:

И самая трусливая девица

В тот миг, когда ей полюбить случится,

Лишь в этот миг, а раньше — ни-ни-ни!

Своей готова честью поступиться,

А также честью всей своей родни.

Выпили и по этому поводу тоже, а потом — еще, еще и еще, пока, наконец, после восьмого или десятого тоста капитан Контрерас, слегка осоловев от выпитого, но еще сильней укрепясь в своем намерении, призвал всех придвинуться поближе и, используя стол как рельефную карту местности, а бутылками с бокалами изображая участников операции, вполголоса изложил диспозицию в подробностях немыслимых, но продуманных столь тщательно, словно не дом на улице Мадера предстояло нам брать, а овладевать, по крайней мере, столицей Алжира городом Оран.

Дома с двумя выходами — а именно в таком проживал дон Гонсало Москатель — ненадежны. Истина сия подтвердилась двое суток спустя, когда мы, участники заговора — капитан Контрерас, дон Франсиско де Кеведо, Диего Алатристе и ваш покорный слуга — закутавшись до самых глаз в плащи, собрались невдалеке от парадного крыльца и, прячась в тени соседнего портика, наблюдали за тем, как музыканты при свете фонаря, который держал один из них, занимают свои места под окнами искомого дома, расположенного на углу улиц Мадера и Луна. Наш план был дерзок и по-военному прост: серенада, переполох, более чем вероятная драка и отход к задним дверям. Помимо тактических хитростей, не были оставлены в небрежении и приличия. Поскольку Лаура Москатель не могла ни выбрать себе мужа, ни самовольно покинуть дом, похищение, а вслед за ним — немедленное венчание, были единственным способом переупрямить несговорчивого мясника. К назначенному часу предупрежденные Лопито настоятельница и капеллан, чью буколическую щепетильность удалось поколебать с помощью известной суммы в четверных дублонах, будут ожидать в монастырской часовне, куда и надлежит доставить невесту для проведения надлежащего таинства.

— Славное будет дело, небом клянусь! — придушенно бормотал капитан Контрерас.

Он, без сомнения, вспоминал свою грозовую молодость, когда подобными делами занимался часто. Капитан стоял, прислонясь к стене, между Алатристе и Кеведо, закутанными в плащи так, что виднелись одни глаза. Я вел наблюдение за улицей. Чтобы хоть немного успокоить дона Франсиско и соблюсти приличия, все решено было представить так, будто мы вчетвером, проходя по улице, случайно оказались на месте происшествия. Даже бедные музыканты, нанятые Лопито де Вегой, не подозревали, что должно случиться. Им заплатили и сказали, что надо, мол, в одиннадцать вечера дать серенаду под окном некой дамы — притом вдовы. Музыкантов было трое — гитара, лютня, бубен — а самому юному из них перевалило за пятьдесят. Тут как раз они забряцали струнами, а тот, который держал бубен, завел без предупреждения знаменитое:

В Италии тебя я повстречал,

Во Фландрии я до смерти влюбился,

В Испанию влюбленным устремился,

В Мадриде наконец в любви открылся…

Стихи, как сами можете судить, были более чем так себе, однако распевались в Мадриде на всех углах. Впрочем, осталось неизвестным, как там дальше развивались события в этой балладе, потому что по завершении первого куплета в окнах показался свет, послышалась замысловатая брань дона Гонсало Москателя, а потом в дверном проеме возник и он сам: в руке шпага, а на устах — клятвенное обещание сейчас же зарезать как каплунов, и музыкантов, и тех, кто их нанял, ибо не ко времени затеяли они услаждать слух почтенных граждан. Мясника сопровождал — надо полагать, серенада прервала дружеский ужин — прокурор Сатурнино Аполо, вооруженный длинной шпагой, а щит заменивший крышкой от большого глиняного кувшина. Одновременно с ними еще четверо со зверскими, насколько можно было разглядеть в полутьме, рожами выскочили из ворот и набросились на музыкантов, так что те — не пито, ни едено — оказались под градом оплеух и зуботычин.