– Любовь! Эндрю! Любовь!

И ее увели. Через несколько минут солдаты вынырнули из трюма и спустились на причал. Трап подняли на палубу. Отдали швартовы, и «Патна» медленно запыхтела прочь. Выйдя в открытый океан, она повернула на север и вскоре скрылась из глаз.

Я возвращался по тропе домой. На полпути я оглянулся на океан и успел разглядеть «Патну», почти растворившуюся в мареве на горизонте. Словно черная улитка, протянувшая за собой склизкий след.

Добравшись до коттеджа, я вошел и присел за кухонный стол. Опустил голову на руку и от усталости уснул.

– Эндрю!

Хриплый голос пробудил меня. В открытых дверях, вырисовываясь отчетливо за пологом из бус, стоял комендант Боннар. Я подошел к двери.

Комендант сжимал в руках старый черный зонтик, которым прикрывался от солнца. С огромным брюхом и венчиком рыжих волос вокруг лысины он походил на средневекового монаха с картинки. Сняв судейскую мантию, комендант теперь облачился в обычную белую рубашку и черные брюки.

– Я не стану заходить, – сказал он. Сосуды у него на носу полопались, речь была не вполне внятной. – Посидим снаружи.

Мы уселись на изогнутой скамье в тени нашей маленькой веранды – всего в нескольких ярдах от того места, где Лиззи добила дядю Нормана. От коменданта пахло ромом, и этот запах утешал меня, напоминая о вечерах с Гарри Грином, который тоже пил ром.

Гладкие деревянные планки скамьи заскрипели и прогнулись под весом коменданта. Зонтик он пристроил рядом на земле.

– Я пришел, потому что обещал Лиззи Бек поговорить с тобой. – Он тяжело вздохнул – видно, разговор предстоял нелегкий. – Я мало что мог сделать для нее законным путем. Prima facie, она была виновна. Дважды виновна, если говорить о фактах. Но что касается mens rеа[11]…

Тут он сообразил, что я не понимаю его слов.

– Юридический жаргон, – пояснил он. – То есть: нет сомнений, что она это сделала. Но как насчет состояния ее рассудка? Я говорил с ней в ночь накануне суда, и она признала, что много лет обдумывала это убийство. Утверждала, что лишь план убийства и спасал ее все это время от безумия.

Комендант сильно потел, и мухи слетались со всех сторон прямо на его лысину. Наверное, их привлекал сладковатый запах рома.

– Да, – продолжал он, припоминая ту ночь, когда беседовал с заключенной. – Именно так она и сказала: план убийства не давал ей сойти с ума! Разумеется, едва она это сказала, я понял, что она – сумасшедшая.

Комендант посетил Лиззи в камере в надежде, что отыщутся смягчающие обстоятельства ее преступления. Но сначала он заглянул в паб и подкрепился двумя стаканами чистого рома.

Камера старой гауптвахты с зарешеченной бойницей под самым потолком почти не проветривалась. Кажется, она обрадовалась его приходу – эта невысокая женщина с умным, тонким лицом, которую он часто встречал в городе. Жена коменданта не раз говорила, что Лиззи – хорошая женщина, хоть ей, быть может, и не повезло в браке. В таких вопросах комендант привык доверять своей жене.

Едва комендант присел на стул, Лиззи начала говорить. Она говорила без передышки, словно преступление разомкнуло что-то в ее душе. Комендант не перебивал.

– Сперва, когда я узнала, что к нам приедет Эндрю, я была счастлива. Теперь у меня будет свидетель, кто-то из родных, и он увидит, как я это осуществлю. Я была в восторге… Но вот Эндрю приехал и оказался таким славным мальчиком, и ему уже столько пришлось пережить. Он думал, что снова обрел семью. Прошло всего несколько дней, а я уже начала слабеть. Само присутствие бедного милого ребенка подрывало мою волю… Я поняла – если промедлю еще хоть немного, я никогда уже не смогу сделать это. И я решилась сделать это как можно скорее… Вы представить себе не можете, с каким наслаждением я обрушила камень на голову Нормана Бека в первый раз. Ради такого удовольствия стоило ждать годы… Но он не умер. Я слишком слабо его ударила… Я решила, что мои планы окончательно пошли прахом. Представьте себе, каково мне было, когда тележка вернулась по этой тропе – и снова привезла его домой. Когда выяснилось, что он забыл мой поступок и рвется домой… Ради Эндрю я готова была смириться и жить дальше с этим человеком. Я подумала: может быть, я должна это сделать, чтобы у бедного мальчика была семья… Я бы терпела его ради мальчика, если б он оставался прежним Норманом Беком, равнодушным до подлости. Но удар по голове полностью его изменил. Он снова стал любящим и внимательным, каким был, когда мы познакомились… Это лишь пуще распалило меня. Каждая его ласка напоминала мне о том, чего он лишал меня все эти годы. Я могла бы прикончить его в любой момент, он был так беспомощен и доверчив. Но я выжидала, надеясь, что доктор Хебблтуэйт не ошибся, и к Норману со временем вернется память… Так оно и вышло. В последнюю ночь он попытался заняться со мной любовью – впервые за много лет. Это было нелегко – с парализованными-то ногами. Но он ухитрился вскарабкаться на меня. И как раз принялся объясняться мне в любви, когда память целиком вернулась к нему. При свете луны я отчетливо увидела перемену в нем. Лицо его снова постарело на десять лет. Он все вспомнил… Он скатился с меня на пол, пытался уползти. Теперь он знал, как страшно ошибался. Этого я и ждала. Я хотела, чтобы он понимал, что происходит. И тут уж я убила его раз и навсегда.

Теперь, сидя на веранде, комендант передавал мне этот разговор и качал головой. Потом мы какое-то время посидели в молчании; только мухи жужжали над его лысиной. Казалось, кроме нас, на всей Земле не осталось больше ни одного человека. Он так долго молчал, что я не выдержал й заговорил:

– Почему она решила убить его? – спросил я. Этого я никак не мог понять.

– И я задал тот же вопрос, – ответил комендант. Вытащив красный платок, он утер пот с лица. – Полагаю, в доме никакой выпивки нет? – спросил он. – Твой дядя вряд ли держал ром про запас, а?

Я ответил, что они оба в рот не брали спиртного.

– Вот как, – отозвался он безо всякого удивления.

В камере стояла гнетущая духота, после рома комендант сильно потел.

– Но почему? Почему вы решили его убить? – спрашивал он Лиззи Бек.

– Когда-то я очень любила его, – ответила Лиззи. – Когда ему предложили место на этом далеком острове, я согласилась поехать с ним. Я бы все для него сделала, так я его любила. И он любил меня. А потом переменился. После того, как мы прожили здесь сколько-то времени, он сделался холодным, угрюмым, отдалился и от меня, и от всех горожан. Теперь его интересовали только огород и телескоп… Я долго с этим мирилась, но была так несчастна, что не могла больше это выносить. Мне казалось, это я в чем-то виновата… Однажды я спросила его, что случилось. Спросила: неужели он перестал меня любить. «Любовь? – сказал он. – Что за белиберда!» И рассмеялся мне в лицо… Можете ли вы понять, что я Почувствовала при этих словах? Мое сердце съежилось и усохло, потому что я видела: он говорит искренне. Все эти годы – впустую! Лучшие годы жизни – впустую. И тогда я решила убить его. Больше ни о чем я не могла думать. Я была одержима этой идеей. Я видела его смерть во всем, на что бы ни взглянула. Кухонный нож уже не был кухонным ножом – он стал кинжалом, которым я могла бы его заколоть. Глядя на дерево, я видела не дерево, а виселицу, на которой он будет болтаться.