Сейчас я подумал вот о чём. А не слишком ли смел был я, когда заявлял, будто жизнь Пушкина могла бы сложиться совсем иначе, не будь он так суеверен.

Доказательства тому можно собрать достаточно в пушкиниане, которая сегодня представляется чуть ли не бесконечной.

Пушкин, например, как это с блеском доказывал Н.А. Раевский, почти всю жизнь хотел и пытался стать военным. Трудно докопаться до того, что же, в конце концов, помешало ему осуществить этот выбор, но первоначальная причина выясняется вот из каких эпизодов. Известно, что ему, по крайней мере, два раза предлагали надеть эполеты и отправиться на службу в Польшу. О таком предложении от генерала Орлова уже говорилось. Другой раз он должен был отправиться в Польшу где-то перед самой женитьбой. Опять всплыло тогда, что одного из противников (видных) русской политики в Польше, оружием действовавших против нее, зовут Вейскопф (белоголовый). Он кинулся в раздумья, которые ничем не кончились. Он так и остался штатским.

Кто-то из друзей поразился резким его разрывом с масонами и неожиданным выходом из ложи.

— Это всё-таки вследствие предсказания о белой голове, — как будто ответил ему Пушкин. — Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные тайные общества, даже и самое масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление, подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним? Вейскопф, Вейсгаупт — одно и то же…

И опять тут есть таинственная зацепка.

Нынешнее пушкиноведение все крепче обосновывается на том утверждении, что Пушкин стал жертвой международного масонского заговора. В мою задачу не входит разбирать эту версию, но материалы, которые ныне стали известны, свидетельствуют о том неопровержимо… Удивительное дело. Туманный намёк гадальщицы на «белую голову» как бы обретает конкретные черты, находит своё подтверждение с неожиданной стороны. Пушкин резко, без видимой причины, начинает ненавидеть масонство. Конкретно — видную его представительницу графиню Нессельроде, которую Павел Вяземский называет «могущественной представительницей того интернационального ареопага, который свои заседания имел в Сен-Жерменском предместье Парижа, в салоне княгини Меттерних и в салоне графини Нессельроде, в доме министерства иностранных дел в Петербурге». Не было ли первым толчком к этой ненависти то посещение гадалки и пророческое или случайное её указание на опасность с этой стороны? Во всяком случае, Пушкин давний мистический намек на гибель от «белоголового» в одном из вариантов разгадал именно так. И нельзя не согласиться с тем, что ещё одно поразительное совпадение предсказания и действительного течения событий осуществилось…

Пророчество петербургской колдуньи всегда влияло на преддуэльное состояние Пушкина, а в таковых он оказывался частенько.

Однажды шла большая карточная игра. За столом были, кроме прочих, Пушкин и известный под кличкой «Американец» граф Фёдор Толстой. Последний в обществе аттестовался личностью «необыкновенной, преступной и причудливо привлекательной». Кличку свою он получил за то, что, будучи участником плавания Крузенштерна, был высажен им за некую провинность на Алеутские острова. Граф Фёдор Толстой вполне достоин пера В. Пикуля. Это одна из тех русских по характеру личностей, которым было тесно в рамках своего времени и того круга, в котором он вынужден был вращаться по условиям рождения. Известный задира, дуэлянт и картежник, он отличался необычайной храбростью и страстью к приключениям. Именно поэтому он напросился в свиту посла Резанова, отправлявшегося с Крузенштерном в Японию. Он и в пути не отличался тем безусловным послушанием, которого требовали условия тяжёлого плавания. Крузенштерна вывел из себя окончательно следующий случай. Где-то в плавании Фёдор Толстой раздобыл громадную обезьяну. Та очень привязалась к нему. Эта привязанность выражалась в том, что обезьяна ходила по пятам за своим хозяином и копировала все его движения и выходки. Она тасовала карты, пыталась носить мундир и фуражку, курила трубку и угощала вином. Однажды она забралась в каюту капитана и залила вахтенный журнал чернилами. Нужно было затратить огромный труд, чтобы восстановить его весь, страница за страницей. В этом было угадано «наущение» Фёдора Толстого. Терпение Крузенштерна лопнуло. Граф каялся и отпирался. Это не помогло. Его ссадили с корабля. Удручён этим происшествием он был недолго. Вскоре отправился на Аляску с купцами, провел некоторое время у американских индейцев. Стал даже их вождём. Ездил по Сибири. Впечатлений хватило, чтобы сделаться потом героем великосветских гостиных.

Игру в этот раз Толстой вёл нечисто. Передёрнул. Пушкин заметил это и сказал:

— Граф, карточных шулеров бьют канделябрами…

— Да я сам это знаю, — отвечал, нисколько не смутившись и грубо, Толстой, — но не люблю, чтобы мне это замечали…

Наметилась дуэль. Пушкин купил новые пистолеты фирмы Лепажа и ежедневно упражнялся в стрельбе из них, набивая руку. Алексей Вульф стрелял вместе с ним и часто слышал, как Пушкин ворчал про себя:

— Нет, этот меня не убьёт, а убьёт белокурый. Ведьма врать не станет…

Когда трижды белый Дантес: беловолосый, носивший белый мундир кавалергарда и белую кокарду, подчеркивающую в нём убеждения легитимиста, смертельно ранил поэта, всем, знавшим о давнем предречении, стало жутко от того, насколько точно оно исполнилось.

Другие детали гадания мы пока оставим, а продолжим собирать таинственные следы, которые оставило в душе Пушкина русское суеверие.

* * *

В 1827 году состоялось одно из последних добрых свиданий Пушкина с Анной Керн.

«Он приехал ко мне вечером, — вспоминает она, — и, усевшись на маленькой скамеечке (которая хранится у меня как святыня), написал на какой-то записке:

Я ехал к вам.

Живые сны

За мной вились толпой игривой,

И месяц с правой стороны

Осеребрял мой бег ретивый.

Я ехал прочь. Иные сны…

Душе влюблённой грустно было,

И месяц с левой стороны

Сопровождал меня уныло!

Мечтанью вечному в тиши

Так предаёмся мы, поэты,

Так суеверные приметы

Согласны с чувствами души.

Писавши эти строки и напевая их своим звучным голосом, он при стихе:

И месяц с левой стороны

Сопровождал меня уныло! —

заметил смеясь: Разумеется, с левой, потому что ехал назад».

Если переложить чудесные слова Пушкина на прозу, то получится так. Если в пути вашем окажется, что луна будет светить вам с левой стороны, то эта примета нехорошая. Вряд ли вас ждёт успех в конце дороги. И наоборот: луна — справа, и всё, должно быть, будет в порядке.

Пушкин уезжал от женщины, к которой продолжал относиться с бесконечной теплотой, с тяжёлым чувством. Увы, это была одна из последних чистых радостей в их отношениях. И «месяц с левой стороны» подчеркивал и влиял на его настроение.

О некоторых приметах, которым подчинялись Пушкин и его закадычный