Не знаю, зачем я все это слушал. Правильней было бы, наверное, встать и уйти — кто мне они и кто я им? Но меня словно к месту пригвоздило. Мне все время казалось до сих пор, что все происходящее — какая-то компьютерная игра. На манер модного ныне попаданса: ты в экзотической стране, в экзотическую эпоху. Да еще в теле не менее экзотического исторического персонажа… Все абсолютно не такое. И вдруг — русская речь. И, оказывается, здесь тоже есть Россия. И там живут русские. И разговаривают все поголовно на русском же языке, пускай и заметно архаичном. И вот это-то — язык двухсотлетней давности — и оказалось самым сильным потрясением. Потому что ясно стало: моего мира — здесь НЕТ! А есть та самая параллельная реальность, которая ТОЛЬКО ЛИШЬ похожа. И что тут будет с Наполеоном и с Историей — бог весть. И никакие это не игрушки. Хоть застрелись.

Ох, как меня заколбасило! Куда там тому Штирлицу… Он-то хоть знал, что всегда может вернуться. Пусть даже и под расстрел. А мне-то — куда возвращаться?! На Корсику?! Кстати, там я как раз под расстрел и попаду: попытку присоединить остров к Франции мне вряд ли кто простит из нынешнего руководства — прошлый-то раз еле ноги унес… А здесь — такие вилы, что самому Наполеону не снились! Пусть и не баловала его жизнь и раньше — интересно: хоть один из сидящих в дурке «наполеонов» представляет хотя бы частично, чему завидует? — но теперь совсем звездец полный… Неужели это из-за того, что я в него вселился? Так я вроде и сделать-то ничего не успел… Или это все-таки неправильный какой-то Наполеон? Поди — пойми… И вот, значит, теперь оказывается, что в этой-то заднице мне и предстоит жить! Ага: «Привыкай, сынок, это твоя родина!» Яп-понская икебана…

Я жестом подозвал гарсона и, с трудом преодолевая навалившийся депресняк, попросил водки. Шнапса, граппы, кальвадоса, коньяку или хоть рому — да чего есть, только покрепче. Бутылку. Набулькал полстакана — коньяк таки нашелся, мы ж все-таки во Франции, хотя в бюджете у меня и образовалась немаленькая дыра — заглотил одним махом. Ну да: «А так, как вы, — залпом! — коньяк пьют только русские!» Подумав, хватил еще столько же, потому что одной порции явно оказалось мало.

Только после этого меня слегка отпустило.

5

Прокуренный зал парижской забегаловки снова стал реальностью.

Даже как бы еще более отчетливой. Обшарпанная обстановка, грязный пол, запахи застарелого табачного дыма и винного перегара, смешанные с ароматами второсортной кухни, разговор за сдвинутыми столами у окна…

— Правительственная монополия на торговлю с заграницами отменена? Отменена вскорости ж после Девятого Термидора! И что воспоследовало за сим? Все купцы разом хлеб свой потащили иностранцам! А военные заводы где государственные? Тако же отменили! И у солдат теперь не то что хлеба — ружей не хватает! Что сие как не измена делу Отечества? Сами все немцам с англичанами отдадут, дабы защищаться впредь было нечем, а им за то великое деяние новый король ихнюю мошну наворованную оставит!

— Ну о чем говоришь ты, Данила, ведаешь ли об том? Кабы свободную торговлю не позволили, сейчас бы все крестьяне уже по всей стране за оружие принялись бы! Ведь и без того уже в половине департаментов бунты злые противу правительства не стихали! И дело к большему стремилось… Отменой сей монополии торговой Конвент единомоментно гражданскую войну в пределах Франции отменил!

— Ну да! И ныне богатеи деревенские на радостях цены на хлеб ломят до размеров несусветных! Да зерно за море сплавляют!

— Так за морем за то зерно денег больше дают! Ты сам на их месте не искал бы разве в том выгоды?

— А совесть есть ли у них?! В Париже шестьсот тысяч душ народу впроголодь живет, а им от того прибыль?! Скоро и вовсе кровь людскую пить начнут, аки вурдалаки! А Конвент где пребывает в эту часа минуту?! Последних честных в рядах своих вон гонит и как зверей диких беспощадно травит: Барер, Бийо-Варенн, Колло д'Эрбуа — твердейшие же были! Всегда за народ!

— Не всегда, Данила… Мне учитель кое-что показывал из бумаг Конвента да Комитета времен тех… Они с народом такое творили, что не всякий дворянин себе подобное измыслить способен был! При Робеспьере гильотинировали бы сих трибунов народных в единый момент времени… А сейчас их за кровь народную пролитую всего только из правительства изгоняют… Даже и под арест не берут!.. Да и сам ведь видишь, наверное, брат, — казни-то каждодневные прекратились! Не рубят больше головы без разбора и вины! А к лету и Конституцию долгожданную в действие ввести обещают, чего якобинцы так сделать и не смогли, сколь ни тщились!

— Головы не рубят? Эка радость! Зато голодом морят! А сами жрут в три горла! А если кто голос возвысит — того тут же в тюрьму немедля! За это, что ли, революцию делали, народ сувереном провозгласили? А паки, выходит, обратно в то же самое ярмо? Только погонщики новые будут! Конституция, говоришь? Что-то сомневаюсь я, что эти ее введут, на что она им? Им же без нее лучше! Они ж даже секции парижские отменили — орудие изъявления воли народной! Упразднили все сорок восемь! А заместо того округа придумали — всего двенадцать штук. Да запретили им заседания их проводить больше одного раза в декаду! Электоральный клуб — последнее прибежище, что еще у истинных французов оставалось, — закрыли — комедия! — на ремонт, когда никакого ремонта никто не требовал! Двести человек «рабочих» во главе с «архитектором»! Произвол это полный, Петруха! И учитель твой в сем произволе участвует, что ты про него ни говори! И попомни: добром эта их политика не выйдет им! Бабеф правильно вельми пишет, что у народа осталось только одно средство — восстание! Как в восемьдесят девятом — поход на Версаль! Или в девяносто втором — на Тюильри! Вооруженной рукой обуздать деспотизм Конвента, заставить обратить внимание на волю избирателей! Короля скинули — и этих скинут, если что! Уж думаю, никак не крепче они прежней власти окажутся…

6

Совершенно обычный, в общем, для того времени разговор… Как смутно помню из школьной истории и из читанного после: «термидорианская реакция». Когда прибравшие власть к рукам революционные олигархи принялись упрочать свое положение хозяев жизни, а шибко распоясавшийся народ загонять туда, где, по их мнению, ему и место. А народу это не очень нравилось…

Данила с Петром тут были не оригинальны. Собственно, они высказывали две основные на тот момент, диаметрально противоположные точки зрения. Петр стоял, похоже, практически на официальной позиции Конвента, выражая мнение «умеренных» депутатов, считавших, что ситуация в целом идет вполне приемлемо. И всячески борющихся с опасностью возобновления «террора», как тогда называли период правления якобинцев. Данила же, судя по тому, что почти дословно цитировал статьи из бабефовского «Трибуна народа» — а вы чего думали, газетки-то мы почитываем! — исповедовал взгляды крайней оппозиции, выступавшей против «культа личности» Робеспьера, но считавшей при том, что при якобинцах порядок-то был… Ага… И при этом оба лагеря истово уповали на введение в действие конституции. Как на манну небесную. Способную разом устранить все существующие проблемы. Дети малые…

Забавным, пожалуй, тут являлось еще то, что в эти времена — когда ни теорий революционных никаких еще не было разработано, ни терминология толком не устаканилась — все разговоры на улицах, все печатные полемики и все дебаты в Конвенте происходили на одном и том же несусветном суржике, доставшемся от предыдущей эпохи энциклопедистов и представлявшем из себя дикую смесь светского салонного диалога с самой примитивной бульварной патетикой, где всяк толковал произносимое на свой лад. Вследствие чего возникало полное непонимание между собеседниками при абсолютном согласии их же на словах между собой. Регулярно выливаясь в постоянные конфликты и дрязги: «Мы ж договорились!! Вы чего?!» — «Мы договорились?! Да мы вовсе не это имели в виду!!» Ну… Банальная кухонная политология, так хорошо известная всем в наше время… Впрочем, ничего удивительного: откуда взяться профессиональным политикам, если сама политическая деятельность в стране началась буквально семь лет назад? С нуля. Вот и получилось, в общем, что та самая «кухарка» и управляла теперь государством… Как умела.