Выяснилось, что, несмотря на обещание вскоре открыться, в театре ни одной новой пьесы не репетировалось. Актеров было наперечет, актрис побольше, но тоже выбор невелик. Одни еще не вернулись из эвакуации, другие играли в так называемых «фронтовых бригадах», выступавших перед бойцами. К тому же еще было трудно выбрать подходящую пьесу — во время войны цензура зверствовала. Камянов по телефону часами с кем-то что-то согласовывал. Никто не решался взять на себя ответственность. Все понимали, что такие вопросы сейчас решаются только на самом верху.

Открытие театра все откладывалось. Чтоб не терять время попусту, Камянов предложил каждому актеру самому выбрать пьесу, выучить роль и отрывки сыграть перед коллегами. Это была работенка не легче, чем в цеху. Приходилось вкалывать, к чему всегда призывал основатель Художественного Станиславский. Известно, что нет публики безжалостней, чем сами актеры…

Марина была рада этой отсрочке. У нее поджилки тряслись при мысли, что она вновь, после такого перерыва, покажется публике. Но это была мелочь по сравнению со смертельной угрозой, ужас перед которой Марину теперь опять терзал дни и ночи. Что будет, когда Сталин узнает — если узнает, — что она вернулась на сцену?

Алексей постоянно твердил, что Сталин давно выкинул ее из головы. Марина навсегда запомнила слова Каплера: «Твой долг вернуться на сцену. Русский театр вопреки всему существует! Сам Сталин будет тебе аплодировать».

В отличие от него Марина в этом отнюдь не была уверена. Сталин ничего не забывал. И никогда. Сколько уж раз доказывал!

Но в чем-то, может быть, Люся и прав. Хотя немцев отогнали от Москвы, бои достигли невиданного ожесточения. Фрицы уже почти дошли до Волги, рвутся к Кавказскому хребту. Сталинград взят в клещи. Неужто главнокомандующему только и делов, что думать об актриске, с которой когда-то спьяну переспал?

Как-то поздней осенью, снежным вечером, Камянов пригласил Марину в свой кабинет. Толстые стекла очков делали заметнее темные круги у него под глазами, взгляд был усталый. Он спросил Марину, нет ли новостей от Каплера. Новостей не было. Она ему постоянно писала, не зная, получает ли он ее письма.

Камянов покивал головой.

— Я читаю его корреспонденции в «Красной звезде». Вы, наверно, тоже…

Конечно, Марина их читала и перечитывала. Камянов усмехнулся. Потом зажег сигарету и перешел на шепот:

— Но в них не чувствуется его индивидуальности. Какие-то затертые фразы типа: «Любовь к родине и героизм наших солдат творят чудеса…» Будто Люся не находит собственных слов, все передирает у Эренбурга и Гроссмана. Или, может, это редакторы «Звезды» всех стригут под одну гребенку?

Тихо рассмеявшись, он левой рукой провел по своей лысине. Его взгляд затуманился. Сын Камянова, как и миллионы других сыновей, сейчас находился прямо в сталинградском пекле. Там выбора нет: если ты не убьешь, тебя убьют.

— По крайней мере, — шепнул Камянов, наклонившись к Марине, — каждая Люсина статья для нас хорошая новость. Значит, он жив.

Марина кивнула. Именно этим она себя постоянно утешала. Она была тронута, что Камянов разделяет ее волнение. Но неужели он ее вызвал только, чтобы поговорить о Каплере?

Камянов словно угадал ее мысли. Он выпрямился и заговорил в полный голос.

— А у меня для вас хорошая новость, товарищ Гусеева.

Он раздавил сигарету в переполненной окурками пепельнице и подвинул к себе сиреневую папку, в которой с трудом умещалась пухлая рукопись.

— Начало сезона снова откладывается, но мы обязаны открыться до Нового года. Можно и в самый Новый год. Это даже символично! Новый год — театральный праздник. Значит, и пьеса должна быть… Но поглядите сами, раскройте.

И Камянов подтолкнул к Марине папку. Развязав тесемки, она радостно вскрикнула. На титульном листе красовались три имени:

ШЕКСПИР

«ГАМЛЕТ»

Перевод Бориса Пастернака

Камянов запалил новую сигарету и жестом показал Марине, что радоваться еще преждевременно.

— Пока нет окончательного решения, Марина Андреевна. Но я надеюсь, что нам разрешат. Этот перевод опубликован, значит, прошел цензуру и одобрен…

Он чуть насмешливо вскинул взгляд к потолку.

— Вроде бы там не возражают, хотя всякое может случиться. Представляете, какое событие! Борис Леонидович издал свой перевод перед самой войной. Мы будем первыми, кто сыграет «Гамлета» в его гениальном переводе. Так что пора уже браться за дело. Поставить Шекспира — это не шутка, верно? Вам я хочу предложить роль Офелии. Она прямо как для вас написана. Только вас увидел, сразу понял: вот она, Офелия! Все, что там говорится про Офелию, словно бы относится напрямую к вам. Ваша, ваша роль, Марина Андреевна!

Произнося свою речь, он даже встал для большей торжественности. В его голосе звучала и страсть, и какая-то горькая усмешка. Рассказал ли ему Люся ее историю? Наугад ли он выбрал этот отрывок из монолога или с намеком?

Камянов опустился в кресло и опять нервно закурил.

— «Гамлет» считается «мужской» пьесой. Действительно, Офелия не так уж часто появляется на сцене. Но она единственный живой цветок в этом мире, который мужская ярость превратила в мертвецкую. Просто идеально для вашего возвращения на сцену! И еще новость… Потрясающая! Сегодня утром я говорил по телефону с Борисом Леонидовичем. Он счастлив, что мы будем ставить пьесу в его переводе, и согласился присутствовать на нескольких репетициях. Правда, здорово?

Репетиции начались прямо с этого дня. Актеры трудились, не жалея сил, ударными темпами. Репетировали до поздней ночи. Все понимали, что играть «Гамлета» да еще в переводе Пастернака — величайшая ответственность. И конечно, хотелось преподнести москвичам достойный подарок на их второй новогодний праздник с начала войны.

После двух недель таких адовых репетиций Марине было уже трудно сосредоточиться на своей работе в цеху. Она стала работать медленней, пальцы плохо слушались. А как-то Марина даже прикорнула, уткнувшись головой в связку гранат, пока ее не растолкал начальник смены.

— Спать надо ночью, товарищ Гусеева! Ты нам срываешь график. Если так и будешь клевать носом, мы все тут взорвемся к чертовой матери! Ты ведь не дверные ручки ладишь…

И он повел Марину к парторгу завода. Парторгом была женщина. Марина надеялась: а вдруг она любит театр, поэзию? Когда Марина ей объяснила свою сонливость, парторгша сразу оживилась:

— Действительно сыграете на Новый год?

— Надеюсь. Директор еще не получил окончательного разрешения. Но уверен, что получит. До праздника уже рукой подать, поэтому мы торопимся.

— А знаешь, Гусеева, я ведь ни разу не была в Художественном.

— Обещаю две контрамарки. Может быть, не на премьеру, но на один из первых спектаклей.

— Не врешь?

— Клянусь! Выпрошу у директора, который благодарен моему руководству за проявленную чуткость. Театр у вас в долгу за то, что дали мне возможность репетировать.