— Продолжаем!

Ферзен играл Керубино, и в этот момент спорил с Сюзанной из-за ленты.

В первом ряду зрителей сидели дети королевы — шестилетняя Мария-Тереза и трехлетний дофин (его держала на коленях мадам де Полиньяк). Если Мария-Тереза была в восторге, буквально влюбленная в свою мать-королеву, то ее младший брат был настроен куда более скептично — он ничего не понимал в происходящем, ему не нравился театр, и он считал, что так кривляться недостойно королевы.

Последняя как раз в этот момент выхватила ленту из рук Керубино. Мария-Тереза вскрикнула от восторга и зааплодировала. Дофин спросил у мадам де Полиньяк, скоро ли все кончится. Ему не нравился Бомарше.

Эберу тоже не нравился Бомарше. Он смотрел „Женитьбу Фигаро“ в Итальянском театре, сидя в ложе рядом с дамой почтенного возраста, баронессой де Бушардон, умиравшей от смеха, как и все остальные зрители. Наконец Эбер почувствовал, что больше не может выносить этой вульгарности, встал и направился к выходу.

— Куда это вы? — воскликнула баронесса. — Я заплатила десять ливров за эту ложу не для того, чтобы сидеть в ней в одиночестве!

— Мне нужно идти.

— Ах, вот как! Решили заставить меня страдать?

Эбер вышел, пересек фойе и направился в кабинет директора. Он распахнул дверь, не постучав, и прямо с порога выкрикнул:

— Как вы можете ставить такое дерьмо?

— Садитесь.

— Нет уж.

— Успокойтесь, мальчик мой. Люди смеются, они счастливы — значит, придут снова. Вот такая несложная штука театр.

— Но кто смеется? Все эти надутые индюки с фальшивыми приставками „де“, эти маркизы де Карабасы!

— Все, кто может заплатить за билет.

— Ну да, рентабельный, выгодный смех.

— Просто смех, вот и все.

— Никакой дерзости, никаких сюрпризов, ничего, что вызвало бы отвращение!

— Ну, не все пишут как вы, Эбер. Я прочел вашу пьесу…

— И?..

— Там не ощущается истории. Там не хватает интриги. Там слишком много болтают. Вы хотите все объяснить. Почему бы вам не предложить эту пьесу месье Гайяру, в Театр варьете?

— Варьете?!

— Да, там более утонченная публика. А здесь у нас просто театр, какой нравится всем.

Эбер не в силах был слушать дальше. Он вышел, разъяренный, снова прошел через фойе и вернулся в ложу баронессы.

— Вы пропустили самое смешное! Бомарше просто гений! Куда вы ходили?

— На встречу с судьбой.

— Вот как? Я-то думала, что это я ваша судьба.

— Меня представили месье Буалилю.

— Это книгопечатник?

— Книгоиздатель, мадам. Очень солидный книгоиздатель! Он недавно прочел мою пьесу и пришел в восторг!

— Значит, он ее издаст?

— Именно так.

— Но это же настоящая удача!

— Да. Точнее, я в двух шагах от нее.

— И чего вам недостает, чтобы сделать эти два шага?

— Наличности.

— То есть денег?

— Да, вот такое стечение обстоятельств.

— Вы можете обойтись без всей этой тарабарщины?

— Он просит пятьсот ливров.

— Всего-то.

— Зато он абсолютно уверен!

— В чем?

— В успехе моей пьесы. Он даже не сказал „пьеса“, а…

— Что?

— Он употребил другое слово…

— Какое?

— Моя скромность не позволяет, чтобы я его повторил.

— „Шедевр“? Он сказал „шедевр“?

— Да, что-то в этом роде.

— Такой молодой автор, и уже сочиняете шедевры!

— И такая малость: всего-то пятьсот ливров!

— Ну, их ведь не так сложно найти. Пятьсот ливров за шедевр — это совсем немного.

— Поэтому я и заговорил об этом с вами.

— А, так вы рассчитывали на меня?

— Напрасно?

— Ну, все-таки пятьсот ливров…

— Они принесут вам десятикратную прибыль! Или даже стократную! Взгляните на этот полный зал. За один сегодняшний вечер он уже принес театру больше пятисот ливров!

— Но ваша пьеса будет запрещена? Ведь в этом состоит главный ключ к успеху! Вы же знаете, как получилось с Бомарше. Автор, который не проведет несколько дней в Бастилии, как он, никогда не станет любимцем публики!

— Да в моей пьесе найдется сотня предлогов, чтобы ее запретили!

— Какое трогательное воодушевление! Ах, молодость!.. Хорошо, вы выиграли, я дам вам пятьсот ливров. Садитесь поближе ко мне.

— Ах, если бы вы сейчас видели свою улыбку, баронесса! Ваша щедрость вас украшает и молодит!

— Вы написали комедию?

— О нет, уверяю вас!

— Но вы же не хотите сказать, что сочинили драму?

— Отнюдь. На самом деле это, конечно, скорее комедия.

— И о чем она?

— Ну… она примерно как у Бомарше, но еще увлекательнее.

— А я смогу узнать себя в ней?

— О!..

— Мне уже не терпится ее прочитать! Когда вы мне ее покажете?

— Я принесу вам самый первый отпечатанный экземпляр, клянусь! Я уже думаю о посвящении: „Госпоже баронессе Бушардон, которая…“

— Нет, не говорите ничего! Скажите только название.

— „Мадам Полишинель, или Загадка вечера“.

— Это я мадам Полишинель?

— Нет, мадам, вы — загадка вечера…

Вернемся в театр королевы. Мария-Антуанетта сходит со сцены и, пройдя под сводом из живых цветов, направляется в Малый Трианон. Ее сопровождает Ферзен.

С тех пор как он вернулся из своего путешествия по Америке, она не отпускает его от себя ни на шаг. Они говорят по-немецки, ее восхищает и его легкий шведский акцент, и его застенчивость в сочетании с галантностью. Он хрупок, изнежен, у него взгляд лани, заметившей ружье охотника.

Вот уже около года Ферзен любовник королевы. Людовик XVI спокойно принял эту связь и даже, со своей стороны, ее легализовал, назначив Ферзена командиром Шведского полка. Это позволило Ферзену проводить все время в Версале и вообще вести себя как шведский посланник — коим он, по сути, и был.

Ферзен оказал королю добрую услугу: теперь королева и слышать не хотела о графе д’Артуа.

Артуа слишком многое себе позволял с королевой: дважды ее обрюхатил, да еще и во всеуслышание хвалился этим.

И, как будто этого было недостаточно, он платил бульварным писакам, чтобы те сочиняли оскорбительные памфлеты об его брате-короле. Коварство Артуа, благодаря которому он некогда стал любовником королевы, в конце концов его сгубило: он превратился в грязного типа. Напрасно он расхаживал по дворцу, гордый как павлин, — теперь королева его ненавидела и не позволяла ему приближаться к своим детям, чье расположение он всеми силами пытался завоевать.