Все. Тронулись.

Саша незаметно нашла руку Ивана и сжала, почувствовав в ответ еле уловимое пожатие пальцев.

Ей было страшно, конечно было! И не отпускало ощущение нереальности — фильм Кустурицы какой-то! Они ехали в полном, давящем молчании — ни одного звука не издавали братки, не переговаривались, не обменивались мнениями или хотя бы междометиями, даже приемник в машине не был включен — ничего! Сашу с Иваном не связали по рукам и ногам, не завязали глаза, чтобы они не увидели, куда их везут, из чего напрашивался вывод: те самые.

В какой-то момент Иван «очнулся», сделал попытку что-то сказать, дернуться, все в том же молчании, не нарушая общей нереальности картины, сидевший рядом с ними бычара дважды ударил его быстро и коротко в челюсть и под дых. Иван затих и навалился на Сашку всей тяжестью, она приняла этот груз и не могла отвести взгляда от падающих на ее шелковые брюки капель крови из разбитого лица Ивана.

Сашка стала копошиться в своей сумке, извлекая из ее недр бумажные платки, бычара проследил за ее действиями, но промолчал. Она постаралась остановить текущую потоком кровь, но голова Ивана была опущена, Сашка никак не могла понять, откуда кровит, и тыкала наугад, размазывая кровавые ручейки. Платки сразу же промокали, окрашиваясь в алое, набухая, а кровь продолжала течь, сочась через ее пальцы.

Ехали молча. Выехали на МКАД, где-то свернули, удаляясь от Москвы.

Она не увидела, на какое шоссе они свернули, занятая алыми ручьями, а когда отвлеклась от врачевания и посмотрела в окно, не смогла понять, где они едут, и, бросив безнадежные попытки сориентироваться, вернулась к своему малоэффективному занятию.

Остановились. Приехали.

Дом. Хороший, добротный с большим участком. Не «новорусские» палаты, но и не избушка-развалюшка.

Как только машина остановилась, заехав в гараж через распахнутые ворота, три дверцы открылись одновременно, и братки, проворно выскочив наружу, стали выволакивать Сашку с Иваном из машины.

Без слов и переговоров, молча — сюр продолжался!

Через гараж, по ступенькам вниз, их провели в хозяйственную подвальную комнату. Провели Сашку, Ивана тащили, его ноги волочились о бетонную шершавую поверхность, глухо ударяясь о ступени и сдирая дорогую нежную кожу летних туфель. Санька почему-то обратила внимание именно на это и даже пожалела гуровскую обувь — расстроится ведь, туфли классные!

«Если живой останется!» — прояснила для себя она ситуацию.

Помещение, в которое их — кого привели, а кого и принесли, было большой комнатой без окон и дверной коробки, с голыми, без намека на отделку, бетонными стенами, потолком и полом. Сашку усадили на стул, стоявший посередине комнаты, и один из парней умело, ловко — видимо, это было основным видом его деятельности — замотал ей руки и примотал ноги к ножкам стула скотчем.

Вот хорошо, теперь скотч есть — уникальное, почти незаменимое для данной цели средство! А ведь раньше приходилось веревками завязывать — очень ненадежно — почти во всех фильмах герои из веревок как-то выпутывались!

А тут красота — заклеено намертво!

«Это ты что, Романова, крышей едешь или о нелегкой жизни бандитов переживаешь?» — удивилась Сашка своим мыслям.

Она осмотрелась.

Комната имела хозяйственное предназначение — и возможно, по совместительству использовалась как пыточная — вдоль стен стояли ящики, коробки, большие консервные банки, литров на десять, пять автомобильных покрышек в углу, уложенных друг на друга. Через весь потолок тянулись две железные балки, непонятного предназначения и функций, через одну из них была перекинута цепь с монументальным крюком на конце.

«Нет, не может быть!» — не поверила Сашка.

Но оказалось, может! Бесчувственного Ивана, предварительно обыскав, в данный момент подвешивали за связанные — не скотчем, а веревкой — руки на этот самый крюк! Ей даже топнуть захотелось от глупости происходящего!

Ну нельзя же так! Кадр миллиона фильмов — стандартно до грустного смеха!

К чему эта чушь? Всенепременно подвесить за руки к чему-то, чаще именно к крюку на цепи!

Пошло! Пошло! Тупо! И… до жути страшно!

Обычно еще в кино героя-страдальца раздевают — голый торс, босые ноги, но обязательно оставляют брюки — ну не может же висеть герой в трусах, которые будут съезжать резиночкой во время зверского избиения, оголяя незагорелый зад и незащищенный пах, или вообще без трусов! Это такая мужская солидарность, что ли, неистребимая даже непереносимой ненавистью к висящему и беспомощному врагу?

Зачем вообще подвешивать за руки?!

Ее руководитель как-то сказал: «Чаще всего самыми действенными являются простейшие и испытанные средства!»

Сашке вдруг стало плохо, кровь отхлынула от головы, оставляя вместо себя холод, — она испугалась!

«О чем я думаю?! Почему так спокойно рассуждаю о скотче и киношных стандартах? Зачем?! Я что, от страха с ума схожу?! Мне нельзя с ума! Мне никак нельзя с ума!»

Она тряхнула головой, прикусила губу, специально делая себе больно, изгоняя отстраненность рассуждений и испуг. Посмотрела на висящего Ивана.

Его не раздели, слава богу, но он все еще был без сознания — голова опущена, кровь залила белую футболку, светлые льняные брюки, добралась и до пострадавших туфель, оставив на них бурые брызги, но кровотечение вроде остановилось.

Один из братков вышел куда-то из комнаты, двое — один здоровый, коротко бритый, похожий на медведя, второй худой, весь какой-то мелкий — остались, устроившись за старым письменным столом, стоявшим у стены возле входа.

Как их назвать? Гоблины, шестерки, братки, быки?

Никакими человеческими именами и эпитетами Александра обозначить их не могла — не сращивались они с человеческими! Отторжение несовместимых химических элементов.

На столе стояли две открытые бутылки пива. Один — как же его все-таки назвать? «Урод» ближе всего по смыслу — отчитывался кому-то по сотовому.

Санька прислушалась.

— Да без проблем, — бубнил урод. — Ждем. Хорошо, постараемся. — Дав обещание, он посмотрел на Ивана.

«Что постараетесь? Не убить его, что ли?» — почувствовав накатывающую панику, подумала Сашка.

— Что вам от нас надо? — потребовала она объяснений, забыв про все гуровские инструкции.

— Заткнись! — рявкнул урод.

— Что вам надо?! — повторила вопрос Сашка.

— Ты, сучка, лучше хавало не открывай! — заорал здоровый и кинулся к ней так быстро и резко, что стул, на котором он только что сидел, отлетел в сторону.

Подскочив, он ухватил лапищей за подбородок, дернул ее голову вверх и, брызгая слюной, заорал:

— Ты… даже рот не разевай, а то я тебя… из-за тебя, сучка… Грыма… и манал я придурка этого… сам тебя…!!!