Кристиан улыбнулся.

— Зовите меня Кристиан.

Своим любовницам он никогда не предлагал подобной фамильярности. Она склонила голову набок, глядя на него.

— Вас так зовут?

— Иногда. А как мне называть вас?

— Хм-м-м. По-моему, вы называете меня «дорогая».

— Дорогая? Что ж, мне нравится. Обожаемая.

Баронесса запрокинула голову, глядя на него. У него возникло ощущение, что она усмехается под своей вуалью.

— Обожаемая? Не могу поверить, что это слово слетело с ваших уст, сэр. Мне казалось, что вы суровый мужчина.

Он усмехнулся в ответ.

— Мне тоже.

Она цокнула языком.

— Вот так рушатся неприступные крепости.

— В детстве я купался на побережье острова Уайт, Бристольского канала, а иногда в Биаррице[8], в зависимости от того, где желал провести август мой отец. Но когда мне исполнилось шестнадцать, я впервые искупался в Средиземном море. Я провел неделю в его божественно теплых водах, и это навсегда отвратило меня от Атлантики. — Он поцеловал тыльную сторону ее ладони, затянутой в перчатку. — А вы, баронесса, испортили меня настолько, что суровость потеряла для меня всякое очарование.

— Боже, вначале неслыханно щедрый подарок, а теперь сравнение со Средиземным морем… Вы уверены, что вообще были суровым?

— Вполне. Просто я не знал, что теряю.

Она поцеловала его в щеку через вуаль и произнесла слова, которые он так жаждал услышать.

— Что ж, позвольте мне испортить вас еще немного.

— О, нет, — хихикнула Венеция, восхищенная и потрясенная.

— Правда. Я ударил его — и отнюдь не перчаткой по лицу. Мне показалось, что он навязывается ей насильно. Поэтому я вытащил его из постели, стукнул о стену и чуть не сломал пальцы, врезав кулаком по его смазливой физиономии.

Она теснее прижалась к нему. Они снова лежали в его постели, проводя полуденные часы за самым приятным для любовников занятием.

— И что произошло дальше?

— Наступил хаос. Мачеха оттаскивала меня от мистера Кингстона, я лихорадочно дергал простыни, пытаясь прикрыть даму, а мистер Кингстон истекал кровью и сыпал проклятиями. В общем, полное фиаско.

— Я люблю такие истории, особенно, когда они хорошо кончаются. — Пожалуй, ей следовало бы больше беспокоиться о себе. Фиаско без всяких видов на счастливый конец движется в ее направлении. Но, если позже ей суждено заплатить за недостаток здравого смысла, она постарается выжать каждую каплю беззаботной радости из оставшихся нескольких дней плавания.

— Как вы себя чувствовали, когда выяснилось, что вы совсем не герой?

— Сгорал от стыда. Я предложил ее светлости свой портрет, чтобы мы вместе могли метать в него дротики.

Венеция положила руку на сердце.

— Как это мило.

Он улыбнулся, такой обаятельный и бесшабашный, несмотря на повязку. Как бы ей хотелось в подобные минуты видеть его глаза.

— Я не представлял, что еще можно сделать, чтобы искупить свою вину, — сказал он. — Но она категорически отказалась. Вместо этого мы метали дротики в дерево.

— А как же бедный мистер Кингстон?

— Я послал ему жеребца от своей призовой кобылы. У нас состоялся очень вежливый разговор, не касавшийся ни моей мачехи, ни инцидента. Так что извинения были принесены и приняты. Через месяц они поженились.

Она вздохнула.

— Замечательная история.

Он повернулся к ней.

— Вам следовало бы снова выйти замуж.

— Вы должны радоваться, что этого не случилось. Я не стала бы заводить интрижки на океанских лайнерах. — Возможно, из-за его искренности она ощутила потребность рассказать всю правду. — К тому же я побывала замужем еще раз — фиктивно.

— Неужели?

Она кивнула.

— У него был любовник, и он опасался, что найдутся желающие воспользоваться этим фактом, чтобы уничтожить его.

— И почему вы оказались замешанной в этой истории?

— По обычным причинам. Первый муж оставил меня практически без гроша, и мне не хотелось быть обузой для брата.

Он приподнялся, подперев лицо ладонью.

— У вас есть брат?

— Брат и сестра — близнецы — на два года младше меня.

— А сколько вам лет?

Венеция ощутила приступ раздражения.

— А вот на этот вопрос я отказываюсь отвечать.

— Через две недели мне будет двадцать девять, — сообщил он.

— Боже, вы практически младенец. — Она почувствовала облегчение: он всего лишь на несколько месяцев моложе ее.

— Надеюсь, вы подарите мне что-нибудь? Дети обожают подарки.

— Пожалуй, я могла бы расщедриться на ручку с гравировкой.

— Буду счастлив, при условии, что вы вручите мне ее лично.

Он не боялся лишний раз выразить желание продолжить их знакомство за пределами «Родезии». Венеция дивилась готовности, с которой он открывал душу. Оглядываясь назад, она понимала, что Тони с самого начала держался скрытно, позволяя ей любить его и используя ее откровенность против нее самой.

Протянув руку, она обвела пальцем нижний край его повязки. Внезапно, повинуясь не вполне осознанному порыву, она притянула его к себе, обхватила ногами талию и приникла к губам в жадном поцелуе. Ей хотелось этого. Ей хотелось проникнуться его бесстрашием, пока она не станет такой же открытой, отважной и достойной этой близости, которая нахлынула на нее сейчас, как приливная волна.

Это была третья ночь на борту «Родезии». Кристиан чувствовал себя, как Али Баба, стоящий у входа в пещеру сорока разбойников, потрясенный сокровищами, превосходившими его воображение. Она была сокровищем, превосходившим его воображение.

Казалось невероятным, что можно быть таким счастливым. Прислушиваться к биению ее сердца и слышать строки сонета. Держать ее за руку и сознавать, что больше ничего не нужно. Смотреть в непроницаемую тьму и видеть будущее с не-ограниченными возможностями.

Он был так счастлив, что это пугало. А что, если он построил карточный домик? Замок из воздуха и глупых желаний? Что, если его нынешнее счастье — всего лишь прелюдия к долгим и мучительным сожалениям?

Ее пальцы прошлись по его волосам.

— Мне казалось, что вы спите, — сказал он, поцеловав ладонь ее другой руки.

— Я решила больше не тратить время на сон.

«Родезия» мягко покачивалась, как колыбель младенца. Но Кристиан лежал без сна, слишком остро ощущая, как ускользает драгоценное время. Обычно после нескольких дней плавания он переставал замечать рокот двигателя. На этот раз, однако, его раздражал этот неумолкающий гул. Каждый поворот двойных лопастей приближал их к другому берегу.