— Вы и вам подобные полагаете, что брак ничего не значит, считаете, будто ваше удовольствие значит больше, чем долгие годы преданности, вам все равно, что дети растут без отца, у вас нет своего мужчины!

— Ну, спасибо за краткую и чрезвычайно точную оценку моего характера. Только одно — вам когда-нибудь приходило в голову, что некоторые женщины сами прогоняют своих мужей? Толкают их в объятия других, потому что они стервы, которые постоянно ноют и достают их до смерти? Самодовольные ханжи, которые считают, будто они всегда правы!

Не дожидаясь ответа, Хелен метнулась к парадной двери и ушла на работу. С Мэтью она даже не попрощалась. Она знала: если Луиза ей хоть слово еще скажет, она за себя не отвечает. Потом, когда она успокоится, ей станет стыдно — но ведь Луиза начала первой, черт возьми!

Джефф Суини, или муж Хелен из бухгалтерии, заметил, что жена надевает на работу не всегдашний темно-синий пиджак, а новый топик в обтяжку. К тридцати четырем годам она выработала стиль, который отлично подходил ее возрасту. Юбки до колена с колготками — летом цвета загара, синие зимой — и туфли на низком каблуке. Любимый пиджак от «Маркса и Спенсера» уже чуть-чуть залоснился от частой носки; под него она надевала одну из многочисленных блузок на пуговицах. Еще она носила на шее кулон с надписью «Хелен» на тонкой цепочке, а на руку надевала браслет. Цепочка была коротковата; когда Хелен разговаривала, кулончик лежал в ложбинке между грудями и слегка подпрыгивал. Свои мягкие, послушные волосы Хелен коротко стригла и все равно вечно выглядела настоящей растрепой — в теплую погоду, во влажную погоду или когда сильно переживала. Она не догадывалась закрепить прическу лаком сильной фиксации. Для образа продавщицы ей не хватало только беджика с именем.

Личиком Хелен из бухгалтерии напоминала маленькую, робкую землеройку. Она не была ни хорошенькой, ни страшной — такое, как у нее, лицо совершенно заурядно и мгновенно забывается. Будь у нее, например, большой нос или выступающий вперед подбородок, она бы приобрела хоть какую-то самобытность. Но она была из тех, кого не запоминаешь. Голосок у нее постоянно срывался; она часто мямлила и запиналась. Ее собеседникам все время хотелось поторопить ее; за нее часто договаривали конец фразы, так что она зачастую обнаруживала затруднения в беседе и потому становилась все более замкнутой и необщительной.

— У нас на работе все так ходят, — сказала она Джеффу, и он был рад, что, в конце концов, она, кажется, завела себе новых подружек.

Он поцеловал ее на прощание, когда она садилась в машину.

— Люблю тебя, куколка, — сказал он.

— И я тебя. — Хелен из бухгалтерии махнула мужу рукой, трогаясь с места.

— Посмотри на нее. Что, черт побери, она на себя нацепила? — Энни рассмеялась, увидев Хелен из бухгалтерии сквозь стеклянное окно офиса. — Знаешь, она фактически призналась нам во всем вчера за обедом. Сказала, что считает Мэтью привлекательным — надо же! Немного найдется девушек, которые согласились бы с ней.

Хелен уткнулась в письма, которые разбирала; в этот миг Хелен из бухгалтерии радостно помахала Энни.

— Вот недотепа, — сказала Хелен, кивая, — настоящая недотепа!

Вернувшись на рабочее место, она подумала, что может прибавить пару-тройку строчек в свою характеристику:

Воровка мужей;

Осиротившая детей;

Лгунья;

Невероятная сука.

Она села и включила компьютер.

Когда в тот вечер она вернулась домой, Луиза все еще была там, она готовила Мэтью на кухне, сопливая малышка повсюду шлялась, а на Хелен смотрела подозрительно, словно это она ворвалась в чужую квартиру.

Девочки Мэтью теперь приходили каждое воскресенье после полудня. Постепенно Клодия стала отвечать на ее вопросы без понукания и не сквернословить. Обычный обмен репликами происходил примерно так:

Хелен:

— Привет, как ты? Клодия:

— Все нормально.

Хелен:

— Хочешь выглянуть на улицу и посмотреть, как поживают твои растения?

Молчание. Потом Клодия закатывает глаза и переключается на отца. Но добровольное «нормально» было лучше, чем ничего, и Хелен казалось, что она одержала победу. Ей больше не удавалось разговорить Сюзанну и выяснить еще что-то о Софи, но кое-что вскрывалось из обвинений, которые Клодия бросала отцу:

Софи звонила адвокату по бракоразводным делам.

В среду вечером она выпила в одиночку больше полбутылки вина вечером и затем упала на ковер в гостиной.

Луиза звонила ей, чтобы рассказать, что женщина, к которой ушел Мэтью, — тупая сука и что это не продлится вечно.

Произнеся последний перл, Клодия впервые за все время знакомства улыбнулась Хелен.

— Клодия! Извинись перед Хелен сейчас же!

— Все в порядке, Мэтью, она просто повторяет чужие слова. И я, вероятно, этого заслуживаю. Не ругай ее.

Клодия посмотрела на Хелен с некоторым сомнением, словно бы думала: «Интересно, с чего бы это она за меня заступилась?» В общем, ей было не слишком приятно пересказывать слова Луизы — но не настолько, чтобы не сделать это еще, когда представится возможность.

Хелен договорилась о встрече с Софи. Они условились встретиться в понедельник в двенадцать сорок пять у входа в «Фит фор лайф» на Сити-роуд. Все утро ее так и подмывало перезвонить Софи и отменить встречу; она нервничала все выходные, а пару раз едва удержалась, чтобы в самом деле не позвонить Софи. Но в четверть первого она поднялась из-за стола и пошагала к станции метро «Тотнэм-Корт-роуд», словно поход в спортзал вместе с бывшей женой своего любовника — самая естественная вещь на свете. Она долго готовилась, тщательно подобрала одежду, накрасилась и долго думала, как лучше — прийти пораньше или чуть-чуть опоздать. Какая подруга больше по душе Софи — мягкая и женственная или жесткая и умудренная жизнью? А может, спортивная и мальчишески бодрая? Главное, внушала она себе, выходя из метро на Олд-стрит, не забыть, что ее зовут Элинор!

Остаток недели прошел неожиданно без особых событий. В пятницу утром Луиза, наконец, уехала. При Мэтью она вела себя цивилизованно, хотя и несколько холодновато, и Хелен ухитрялась не оставаться с ней наедине во второй раз, прячась по утрам в спальне, пока Мэтью не выйдет из ванной и не начнет болтать с сестрой. Вопрос о том, что Хелен — разрушительница брака, больше не всплывал, а истерики Джемаймы, требующей внимания, отлично прекращали любой скользкий разговор. Каждый вечер Луиза часами висела на телефоне: звонила Джейсону и его новой подружке и обвиняла их во всех смертных грехах. На второй вечер, когда Джейсон не ответил по своему мобильному, Луиза оставила эсэмэску: Джемайма тяжело больна, и он должен ей срочно перезвонить. Конечно, он перезвонил, и Луиза наорала на него: он больше никогда не увидит дочь — а если бы девочка на самом деле была серьезно больна, он никогда бы не услышал об этом, пока не стало слишком поздно. Хелен понимала, что Луизе можно посочувствовать, но ей почему-то не хотелось.