Жизнь была прекрасна и удивительна. Витек с Арийцем отлично вписались в команду, Ариец под конец даже смущаться перестал. И Ромкина дурь не стерпела березового веника, выветрилась. Только где-то далеко на горизонте маячил Поц, но сейчас горизонт терялся то ли в питерском вечернем тумане, то ли в банно-пивных парах, и хотелось думать исключительно о приятном. Вроде Маринки, которая обещалась послезавтра, то есть в субботу, прийти с ночевкой. До послезавтра было еще долго, но заманчивая перспектива Дона так грела, что он даже куртку застегивать не стал.

Так, под частушки и анекдоты, всей командой пошли провожать для начала Витька – он жил всего-то через квартал от школы. Рукой подать! Но торопиться не хотелось – хотелось, наоборот, придержать шаг, посмотреть на пламенеющие рыже-красные клены, воробьев, затеявших массовый заплыв в большой луже, словно и не осень на дворе, а самая настоящая весна.

Но прохожие почему-то хорошего настроения компании не оценили. Все куда-то бежали, куда-то торопились…

А Дону было хорошо. Просто так хорошо. Он даже рассмеялся – потому что солнце, воробьи, и вообще здорово!

Его поддержал огромный черный пес. От самой бани увязался с ними, бежал рядом – то подставляя уши Арийцу, то толкая лохматым боком Киллера, то трогая носом Донову ладонь. А тут покосился хитрым глазом, задрал морду и подпел Ромке, да так выразительно! Прям натуральный Шевчук со своей «Осенью»[34]. И прилипший к холке рыжий кленовый лист был в тему.

Песий вокал прохожие тоже не оценили. Совсем. Дону даже показалось, что пса не видят и не слышат: черная тварь ростом Дону по пояс нарезала круги вокруг компании, пела во всю собачью глотку, но никто не шарахался и не возмущался, почему собака без намордника.

И без поводка.

И без ошейника.

Какая-то блондиночка в блестящем плащике и с мокрым цветастым зонтиком-тросточкой чуть не наткнулась на пса, недоуменно посмотрела под ноги и его спокойно обошла, словно ей прямо в лицо не выдали настоящую оперную руладу. Компании веселых парней внимания досталось чуть больше: Ромке блондиночка кокетливо улыбнулась и пошла дальше, цокая шпильками по блестящему после недавнего дождя асфальту.

Наверное, желтый лист и блондиночка подвигли Ромку перейти с матерных частушек на ДДТ.

Осень.

Небо.

Корабли.

Романтика!..

И ровно на «жгут корабли» черный пес сел посреди тротуара, поднял морду к небу и тоскливо завыл. Тут же из ближней подворотни со всполошенным карканьем вылетело несколько ворон и послышались странные звуки. Словно удары, приглушенная ругань…

От неожиданности Дон замолк и остановился.

А прекрасный вечер резко перестал быть прекрасным и стал холодным, мокрым и тревожным.

Опасным.

Остальные ребята тоже вмиг замолчали. Остановились. И уставились кто на пса, кто на темный провал подворотни.

Там дрались. И явно нечестно.

А раз нечестно дрались – надо было помочь.

Сжав в кармане тяжелый брелок, Дон рванул на звук. Ариец с Киром – вместе с ним, едва не опережая. Остальные следом.

Прежде чем Дон добежал до подворотни, по ушам ударил вой: на этот раз тоска в нем была такая, что хоть вешайся. И ему откликнулись голоса – низкие, высокие, жалобные и захлебывающиеся. Словно все собаки Питера завыли разом.

Наверное, именно этот вой Дона и спас.

Потому что он затормозил за миг до того, как прямо перед ним пролетел камень, брошенный из подворотни. Дон увидел лишь бесформенный силуэт какого-то оборванца: тот бросил камнем – и нырнул обратно, в темный зев; оттуда послышались ругань и топот нескольких пар ног.

Надо было испугаться.

Но страха не было.

Ни страха, ни осторожности, только что-то безымянное, что погнало вслед за убегающим бомжом: вперед, догнать гада, помочь жертве!.. Еще бы оружие!

Взгляд упал на ржавый прут, валяющийся перед самой подворотней. Дону остро захотелось поднять его, почувствовать в руке привычную тяжесть шпаги…

О пруте он тут же забыл – потому что увидел, наконец, кого эти гады били.

У решетки, перегораживающей вход во двор, лежал человек.

Уже мертвый.

Живой человек не может лежать в такой изломанной позе и лицом в луже.

Все прочее Дон окинул быстрым взглядом и признал несущественным: распахнутую калитку в решетке, через которую удрали двуногие крысы, заставленный машинами внутренний двор, лезущего через забор в соседний двор бомжа. Удрали – и плевать, а вот тело…

Смотреть на него не хотелось, но не смотреть было невозможно.

Ему проломили голову. Кирпичом. Он валялся тут же, покрытый кровью, грязью и чем-то еще отвратительным.

Это же отвратительное, серо-кровавое, виднелось сквозь дыру в черепе.

Дон с трудом сглотнул вязкую горечь, напоминая себе: блевать не время. Он отвечает за Семью.

– Назад! – скомандовал Дон.

Ребята, не успевшие добежать до трупа, остановились.

Сам же Дон шагнул вперед, медленно и осторожно.

Его смущал запах.

Поверх обычной для подворотен помоечной вони пахло больницей. Хлорка. И кислота. И еще что-то – резкое и совершенно здесь неуместное.

Взгляд метнулся от трупа вокруг.

Хозяйственная сумка – разодранная. Осколки бутылки с яркой этикеткой. Рассыпанный порошок – стиральный, из надорванного пакета.

Распотрошенная пачка сигарет прямо поверх тела.

И – голубой берет с отпечатком грязной подошвы.

Сердце замерло и провалилось куда-то в живот.

Этот голубой берет и знакомые берцы на трупе…

Нет, этого не может быть!

Позади Дона кто-то вдохнул со всхлипом и прошептал:

– Мишаня?..

– Эрик, не трогай его! – велел Дон, не оборачиваясь, и наклонился к телу, стараясь не наступить в едко воняющую лужу. Леший знает, что за ядовитая дрянь тут разлита.

Он с трудом заставлял себя не зажмуриваться и хоть как-то дышать. Очень хотелось прямо сейчас оказаться дома, не видеть и не знать этого ужаса.

Почему-то перед глазами вращалась, стеклянно поблескивая, банка; и в этой банке одноглазый урод смеялся, разевал зубастую пасть, и к запаху хлорки с кислотой добавился формалин…

«Тьфу, чур меня!» – подумал Дон, прогоняя головокружение.

Реальность была хуже глюка.

Там, где лицо трупа – называть его Поцем язык не поворачивался, не могло это тело быть Поцем! – касалось лужи, кожа облезла, оголив кровавые мышцы…