Видеоряд резко обрывается, экран гаснет.

— И как это понимать?

Мужчины переглядываются, решая, кто из них возьмет на себя миссию по разжевыванию информации одной глупой девочке, но тут в дело включается Аврора.

— Ева, я не первый агент, который наблюдает за тобой для УНЗД, — говорит она, вытирая слезы белым платочком.

— Это я уже поняла, — с раздражением чешу запястье.

Курт берет ближайший стул, подносит ближе и ставит передо мной.

— Садись, — в приказном порядке, предлагает он.

Пожав плечами, сажусь, хотя все остальные, кроме парня у компьютера, остаются стоять на своих местах.

Скрестив руки на груди, вальяжно киваю головой. Ну, давайте, включайте то, что так хотели мне показать. Я готова!

Экран снова включается, но вместо лица куратора на нем молодая женщина со светло-русыми волосами.

— Дело тринадцать-тринадцать, — она словно напевает эти слова. — Агент Людмила Железнова приступила к наблюдению…

И если вначале я думала, что просто обозналась, то теперь все сомнения ушли.

— Мамочка… — шепчу я одними губами, резко поднимаюсь со стула и иду в сторону мальчишки с компьютером.

Никто не ожидал от меня такой реакции, поэтому я беспрепятственно дохожу до стола и смотрю на подростка.

— Свалил, — беззлобно прошу парня, подталкивая его в плечо.

— Еще чего! Это мой комп, — напоминает молодой программист.

И вот откуда в людях столько жадности. Я же у него этот ультрабук не навсегда забираю. Сейчас кое-что проверю и верну.

— Объект плохо ест. Поговорила с врачами управления, буду пробовать прикормки, — мамин голос, такой родной и любимый. — В остальном пока все достаточно спокойно: агрессии к другим детям не проявилось, на моего мужа и других родственников реагирует вполне доброжелательно…

Обнажив губы в зверином оскале, я грозно рычу от нетерпения.

— Ладно-ладно! — примирительно поднимает руки парень, быстро уступая мне комп.

Оккупировав чужое место за столом, двигаю ноут ближе и кладу пальцы на тачпад. Секунду колеблюсь, не решаясь выключить видео с маминым изображением, и, в конце концов, просто сворачиваю.

Залезаю в самое сердце компа, отыскиваю папку с названием «дело 1313». Здесь приблизительно девять гигов видеоотчетов. Наугад тыкаю в первый попавшийся файл, влезаю в его свойства и запускаю консоль.

— Эва, что ты делаешь?

Недовольно поморщившись, игнорирую вопрос, сосредоточившись на проверке.

Насколько я знаю, всю информацию в управлении делили на «важное» и «секретное». «Важное» хранилось на сервере, к которому имело доступ около сотни человек. В случае необходимости эту информацию давали оперативникам для ознакомления. Опять-таки, в случае необходимости, ее могли изменять, а иногда и нагло фальсифицировать.

К совершенно другому типу относилась информация «секретно». Место хранения — неизвестно. Система защиты — выше всяких похвал.

И сейчас в свойствах видео я ищу как раз эту защиту.

Если мама работала на УНЗД, если она действительно наблюдала за мной и делала отчеты управлению, то здесь должен быть код безопасности.

— Эва, что ты делаешь?

Блин, ну чего он пристал! Не видит, что ли, что человек занят.

— Она проверяет подлинность видео, — умничает парень из-за моего плеча. — Считает, что это монтаж.

Так, вот эта строчка кажется очень знакомой, а вот это…

— Нет, уже не считаю, — немного потерянно говорю я, бездумно глядя в экран компа.

Значит, это правда? Мама… Стоп!

Людмила Железнова взяла меня в свою семью по приказу. Она с самого начала знала, что я лаэра, и наблюдала, скрупулезно фиксируя в видеоотчетах любые изменения в моем поведении.

Вопрос — для чего УНЗД это надо?

Я поднимаю голову и встречаюсь взглядом с чистыми голубыми глазами Авроры. В них жалость…

Дожили, Яблокова! Нас жалеют!

Криво улыбнувшись подруге, которая на самом деле и не была никогда таковой, я дергаю кабель, лишая остальных возможности видеть все, что я делаю на компьютере.

Запоздало понимаю, что так и не сняла куртку. Порывшись в карманах, достаю наушники.

— Эва… — мягко зовет меня Курт, но я даже не поворачиваю головы в его сторону.

Вновь вернувшись к папке «дело 1313», листаю список. Мне нужно видео, сделанное определенного числа…

Тринадцатого мая были похороны бабушки. Это была папина мама.

Я очень хорошо помню тот день, потому что именно тогда впервые увидела, как папа плачет, и именно тогда состоялся тот самый разговор с мамой.

Мы с ней вышли из нашей квартиры, где должны были проходить поминки. Мама не пустила нас на кладбище, посчитав, что детям рано видеть такое. Димка и Бандит были у тети Ани с самого утра, а я помогала маме готовить и убираться до последнего.

— Мамочка, а почему все грустят? — спрашиваю я, сжимая ее руку своей крохотной детской ладошкой.

— Потому что все очень любили нашу бабушку и скучают по ней, — скорбно опустив голову, повязанную черным платком, говорит мама.

— А все люди умирают?

Она мешкает, словно не знает, что сказать. Мы молча переходим пустую дорогу, и я в очередной раз поражаясь нелогичности родителей, которые учат меня переходить по зебре, а сами переводят через дорогу абы как.

— Все люди умирают, — она почему-то выделяет слово люди, но я не придаю этому значения.

— А если я умру, по мне тоже будут скучать? — с волнением спрашиваю я.

— Будут… — соглашается мама.

— Это значит, что вы меня любите?

Мама останавливается, поправляет на меня куртку, мягко щиплет за нос.

— А ты как думаешь?

Тогда я подумала, что любит, и была полностью уверенна в этом вплоть до сегодняшнего дня. В детстве мама уделяла мне чуть больше внимания, чем братьям, и я всегда втайне считала, что это из-за того, что она любит меня на капельку больше чем других.

Оказалось, она просто хорошо выполняла свой долг перед человечеством.

— Дело тринадцать-тринадцать, — женщина на экране словно напевает эти слова. — Агент Людмила Железнова, запись от 13 мая, — она делает шумный выдох и горбит плечи. — Сегодня объект впервые заговорил о смерти. Его не интересовали физиологические аспекты, только эмоциональный план. Объект, как и другие лаэрды, не демонстрирует страха перед собственной гибелью. Возможно, знание о переходе — это подсознательное чувство…

Мама замирает, словно какая-то совершенно другая мысль не дает ей покоя, и обрывает саму себя на полуслове.