– Догадываюсь.

– Человеку с моим статусом нужна такая же спутница. Такая же величественная, как жизнь, которой я живу. Я увидел, сколько может дать одна женщина, когда она – женщина. Я понимал, что буду ею обладать. Но скажи мне, скажи, почему эта женщина так поступила со мной? Почему?

Молчание.

– Алло… Ты слушаешь меня?

– Да.

– Вторую ночь подряд мне снились пауки. Большие черные пауки. Ни заснуть, ни проснуться, знаешь, как это? Я думал, что-то с печенью. В худшем случае язва. А мне сказали – опухоль. Представляешь? Рак. Алло? Скажи что-нибудь.

– Мне страшно. Что ты будешь делать?

– Уже поздно что-то делать. Мне сказали, она как кинжал – прорастет в печень. Только батя умер.

– А химиотерапия?

– Йоланта… Какое красивое имя. Это гексаграмма такая. Называется «Уже конец». Предпоследняя гексаграмма, уже некому делать химию… Я не буду больше говорить. Спокойной ночи, Йоланта. Только одно еще – не рассказывай никому пока, ага? Не рассказывай.

– Алло?

– Ты решила позвонить?

– Да. Я никому не говорила, так, как ты просил.

– Хорошо. Я хотел, чтобы ты меня поняла.

– Почему ты решил, что я могу тебя понять? Я не больна раком. Я не обречена, как ты.

– Йоланта… Не говори так. Ты понимаешь, ты единственная, кто может оценить всю мою ситуацию.

– Ты ошибаешься. Я не могу.

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже нет.

– Ты сука.

– Да, я сука, а ты болен раком. Чао.

– Почему ты отталкиваешь меня?

– А почему я должна принимать тебя? Потому, что ты скоро умрешь? Зачем мне тот, кто скоро умрет?

– Ты мне нужна, пусть на три месяца. На два месяца. Ты слышишь?

– Слышу.

– Я тебя люблю.

– А я не верю.

– Ты мне нужна.

– Вам нужна мама, а не я.

– Ты не понимаешь, какую ты мне муку причиняешь.

– Я? Вы меня хотите в чем-то обвинить?

– Я хочу просто говорить. Я не хочу ничего слышать, я хочу просто говорить. Мир?

– Разве я ссорилась с вами?

– Что делают мои братья?

– Братья ваши каждый свое делают. Яков работает над симфонией. Иван учится.

– Хорошо учится?

– Позвоните Майе, это она с ним уроки делает.

– Йоланта. Я тебя люблю.

– Я не верю.

– Я скоро умру. Мне незачем врать.

– Та девушка, в которую вы влюбились, существует только в вашем воображении. Это не я.

– Ты к чему ведешь?

– Быть с таким мужчиной – мечта любой женщины. Я могла бы стать вашей наложницей. Я бы притворялась, что влюблена в вас. Или мы бы просто занимались сексом. Потом вы переписали бы на меня квартиру, машину и счет. Вы сделали бы так, правда?

– Клянусь, лишь бы ты была со мной эти дни.

– Вы готовы на все, лишь бы не видеть, кем я есть на самом деле. Вы были откровенны со мной, и я тоже должна быть откровенна с вами. Пообещайте, что это только между нами.

– Клянусь!

– Я беременна от Якова.

Молчание.

– Эй, господин интеллектуал! Вы еще там?

– И давно вы вместе?

– Мы были любовниками еще в Киеве. Мне не так важно быть у мужчины единственной, как другим.

– Расскажи мне про вас.

– Я пришла к ним на студию, мне нужно было найти кого-то, кто сказал бы мне несколько слов про песни, которые я записала. Ты знаешь студию, на которой работал Яков в Киеве?

– Да, он рассказывал.

– Ее открыл мой муж. Он хотел, чтобы я стала певицей. Ему нравилось, как я танцую, и он решил, что я стану хорошей певицей. Теперь с этим так просто… Так что, господин интеллектуал, ваша квартира мне не нужна отнюдь не по духовным соображениям. Я капризничала и не хотела быть певицей. Я взяла диск и спустилась на третий этаж, где у нас сидят звукорежиссеры. Оказалось, что главный звукорежиссер у нас – это ваш брат. Я дала ему послушать этот диск, и он попросил подождать его в кафе в подвале. Там есть такой кальян-бар, яркие цвета, вельветовые диванчики. Эти диванчики похожи на вульву. Знаете, как выглядит женская вульва? И я решила ждать этого звукорежиссера. Сидела, пила кофе, говорила с девушками, которые там записываются, и думала, что мне светит быть такими же, как и они. А позже пришел ваш брат и стал наигрывать на фортепиано. Это была моя любимая песня Мари Лафоре – «Иван, Борис и я». Мы занялись сексом, прямо на этих диванчиках. Интересно, тот, кто их делал, догадывался ли, для чего их будут использовать… Потом я ушла от своего мужа. Мой муж богатый и ревнивый. Так что, поверьте, не только вы видели во мне женщину.

– Когда ты забеременела?

– Перед тем, как Яков узнал о смерти отца. Я не хочу говорить Якову об этом. Это мой ребенок.

– Йоланта. Мы можем пожениться, сугубо формально, и ты не переживай. Ты можешь говорить, что это от меня…

– Не смешите. Мне некого бояться.

– Ты любишь его?

– Он, по крайней мере, не зовет маму.

– Скажи, я могу на что-то надеяться?

– Надежда умирает последней. В вашем случае так рисковать необдуманно. Спокойной ночи.

– Что-то вы не звоните.

– У меня были боли. Не было сил говорить.

– У вас голос так изменился за эти дни.

– Нормальный у меня голос.

– Вы что-нибудь едите?

– Обратно возвращаю. Солженицына вспомнил. С ним же случилось чудо, разве не чудо? В день, когда умер Сталин, Солженицыну сообщили, что он здоров и опухоли больше нет. Потом Солженицын прожил еще пятьдесят лет. Представляешь? Пятьдесят лет. Это больше, чем я прожил на свете. Со мной может случиться чудо?

– Не знаю.

– Что нового дома?

– Ваш младший брат бросил в вашего среднего брата чашку с чаем, а ваш средний брат за это надавал ему по ушам и запретил спускаться к общему столу.

– Как это все знакомо, Йоланта. Ничего нового не происходит. Йоланта, я хочу тебя увидеть еще раз.

– Вот, эти мужчины вечно что-нибудь хотят и ничего для этого не делают.

– Я сейчас сяду в машину и приеду к тебе.

– Ах, дорогой мой. Не приманивайте надежду зря. Уже одиннадцать, мы все давно спим – пудели, композиторы, любовницы композиторов, любовницы любовниц, любовники любовниц любовниц – все скопом. Мы уже все спим.