– Я ни перед кем не собираюсь каяться, – вдруг перебила Яна. – Я никого не убила, ничего не украла. Я не стреляла в людей! Мне не нужны ваши проповеди и прощения грехов!

Она резко повернулась и выбежала из храма, не заметив, что упала на пол ее черная косынка.

Иван дернулся было вслед за ней, поднял косынку, но догонять не стал. Косынка была молодежная – с черепами и костями.

Сергий проводил ее взглядом.

– Бес в ней сидит... и гложет ее.

– Что ж мне с ней делать?

Родин скомкал косынку, сунул в карман.

– Ее спасет только твоя любовь.

– Где ж ее взять, столько любви? – нахмурился Родин. – Если одна досада осталась?

– Отвези ее, Иван Родионович, в глухую деревню, – неожиданно сказал Сергий – и поживи там с ней...

Яна позвонила первой. Сказала «привет», надолго замолчала, потом попросила простить ее за несдержанную выходку. Иван тоже выдержал паузу, пообещал, но с условием, что она выполнит его просьбу. Яна стала выпытывать, но Иван был тверд, как сверло, и «бурил», куда и нацелил.

Яна обозвала его «узурпатором» и после затяжного вздоха дала слово.

Родин заехал за ней ранним утром: только-только проглянуло солнце. Он пресек ее попытки снова плюхнутся в постель, приказал взять смену белья, дорожный туалетный набор и под ручку, скулящую, слегка подталкивая, вывел в лифт.

За МКАДом Яна окончательно проснулась, зевая и потягиваясь, поинтересовалась:

– Ты можешь, наконец, сказать, куда ты меня сорвал в такую рань?

– Это – сюрприз...

– Тогда расскажи чего-нибудь, а то молчишь. О своей работе, например, какие-то страшные экстремальные случаи...

– Были такие... Про детский садик, хочешь расскажу? Работал как-то зимой на детсаде. Смотрю, снизу меня с серьезным видом разглядывает мальчонка лет четырех. Тут и второй к нему подходит, не менее серьезный малый заинтересованно спрашивает: «Петька, ты чего зыришь?» А тот – пальчиком на меня: «А я вот жду, когда этот дядя свалится оттуда!» А второй пищит: «Не-а, он же профессионал, сам не свалится». И тут решили меня сбить, стали кидать в меня снежками, после чего к ним еще человек семь детсадовских присоединилось. А я стал ловить снежки, целое ведро набрал, потом сам стал кидать с них. Все верещали от восторга.

– Не зашиб детишек?

– Да нет, они же в шубах были... Снежки, это ерунда. Однажды один бдительный дедуля принял меня за вора, высунулся из форточки и ножиком стал пилить веревки. Что-то объяснять ему времени нет. Дед конкретный. Так быстро я никогда в жизни не спускался. Успел добраться до земли. Потом деду настучал по балде за разрезанную веревку. Несильно. Но в основном народ нормальный, понятливый. Помню, выглядывает дедок в окно, спрашивает, чего, парень, делаешь? Говорю ему, швы я делаю панельные. «И нам, – спрашивает, – будешь делать?» И вам, говорю. А он мне: «Ну ты мне сделай получше, а я тебе стакан налью». А говорю, что пью только пиво. И он, представляешь, взял у своей старухи деньги, сгонял в магазин. В общем, когда я спустился, у меня к веревке были привязаны литр пива и таранька... А однажды у меня на уровне седьмого этажа лопнула веревка, пролетел метров пять, уже попрощался с жизнью и, слава богу, завис на страховке. Сердце в пятках, и еще полчаса пальцы не слушаются, тихо спускаешься вниз, бледный, как кефир... А самая опасная работа, знаешь, где?

– На телебашне?

– Нет. Это – чистка элеватора изнутри. Дело в том, что пыль, которая периодически накапливается от зерна, взрывоопасна, и курить там категорически запрещено.

– Ужас, – отреагировала Яна. – И зачем такая жизнь, на веревке?

– Промальпы, Янка, это чокнутые люди! Зато чего только не насмотришься за свою подвешенную жизнь. Пару лет назад мы заделывали межпанельные швы на пятиэтажке в Хорошевском районе. На четвертом этаже – кухонька, по виду стандартно убогая: грязные обои, обшарпанные окна, рваные занавески. А рядом комната в этой же квартире – полная противоположность: ковры, бархатные обои, стильная мебель, массивные портьеры. И тут вижу, камера стоит на штативе, и вдруг в комнату входит веселая компания совершенно голых девиц и парней. Все понятно, тут не пенсионеры живут, а порнуху снимают. Ну, заметили меня, по быстрому задернули шторы.

А однажды к нам джигит пришел, помогите, говорит, украсть невесту! Говорит, она согласная, романтику любит. Только чтоб все выглядело натурально! А страху-то девушка натерпелась, пока в руки жениха доставили.

– Дурак этот джигит был! – усмехнувшись, оценила заказ Яна.

– Да нет, просто с Кавказа.

* * *

Через два часа пути, когда позади остались прилепившиеся к мегаполису строящиеся и разрастающиеся жилые комплексы и потянулись вековые деревенские избы, невырубленные леса, Иван, наконец, решил сделать остановку, выбрав самое живописное место – на берегу реки.

Над стремительной водой еще клубится сизый туман, согреваемый пока не жаркими рыжими лучами солнца. В утренней тишине крики ранних птиц, выпархивающих из травы, чертящих диагонали в небе, разноголосицей напоминали разминку оркестра, еще неподвластного стремительной руке дирижера.

– Красота-то какая... – тихо сказал Иван.

– Понятно, – мрачно отозвалась Яна. – Ты решил меня утопить.

– А ты могла бы дирижировать пением птиц?

– Могла. Для начала бы отрепетировали «поплыли туманы над рекой...».

Яна сняла кроссовки и пошла к воде.

– Бр-р... Трава мокрая.

– Это роса. Если б поутру не было росы, то трава была бы не зеленая... – поумничал Родин.

– Синяя, что ли? – спросила Яна.

– Серая...

Яна присела на самом краю бережка, опустила в воду ладошку.

– Представляешь, эта река текла и сто, и двести, и тысячу лет назад. А люди стояли на берегу и смотрели, как текут ее воды...

– И только фотоаппарат может остановить течение реки, – сам себе тихо сказал Иван, достал аппарат и незаметно, как шпион, сфотографировал Янку.

– Поехали!

– Я буду купаться! – вдруг объявила она.

И тут же, не раздумывая, скинула с себя всю одежду и обнаженной осторожно вошла в воду, поплыла к другому берегу.

– Иди ко мне, вода теплая, как мамкино молоко, – крикнула она.

Иван глянул на оставленную машину, чертыхнулся, быстро, по-солдатски, разделся, побросав одежду на кусты, разбежался и ухнулся в реку.

Он быстро догнал ее, обнял. В воде ее тело приобрело дельфинью упругость, а кожа стала скользкой, как у русалки...

К 11 утра они подъехали к крепкой крестьянской усадьбе. Один только высоченный забор внушал уважение. И домашних животных, судя по голосам, хватало. Они шумно общались между собой, обсуждая вопросы пропитания. Надрывался горлодер-петух, ссорились бестолковые кудахталки-куры, трубно мычали коровы, заливался лаем пес, нежно блеяли ягнята. На заборе сидел пудовый рыжий кот и с наглым прищуром смотрел на пришельцев.