шаг в своей жизни. Если бы я поехала домой, мои друзья могли бы все простить. Я чувствовала, что они мне все простят, и моя гордость не стояла у меня на пути. Я могла с радостью попросить и получить их прощение за вину, которая на самом деле была простительной, если учитывать обстоятельства, при которых все случилось.

Или же я могла бы представить все факты на суд семьи, и мать, горевавшая о смерти своего сына, должна была бы почувствовать какое-то сострадание ко мне.

Этот офицер предложил мне жить с ним и нарисовал такую сверкающую, пленительную перспективу, что я уступила. Он заявил, что с удовольствием женится на мне прямо на месте, но потеряет большую сумму денег, которую должен через несколько лет унаследовать, если останется холостым, и будет неразумным не подождать, пока это произойдет. Я забыла упомянуть, что у меня нет детей. Так как у меня было хрупкое телосложение, мой ребенок родился мертвым, что стало тяжелым ударом для меня, хотя это никак не тронуло человека, которого я считала своим мужем. Вскоре мы уехали из Бадена и возвратились в Лондон, где я в течение месяца счастливо жила со своим любовником, у которого еще не закончился отпуск. Когда же это, наконец, случилось, он неохотно уехал от меня в Лимерик, где квартировал его полк. Там, по всей вероятности, у него появилась новая знакомая, так как приблизительно через две недели он написал мне, что мы должны расстаться по причине, которую он не волен мне сообщить, и приложил чек на пятьдесят фунтов, которые, как он надеялся, покроют мои расходы. Теперь уже было слишком поздно ехать домой, и я была вынуждена заняться проституцией, не потому, что мне это нравилось, а потому, что это был способ добывать себе средства на жизнь. В течение десяти лет я жила сначала с одним мужчиной, потом с другим, пока, наконец, не заразилась какой-то болезнью, о дурных последствиях которой я не подозревала, так как не обращала на них внимания. Катастрофические последствия такого пренебрежения слишком очевидны сейчас. Вам станет противно, когда я скажу вам, что болезнь поразила мое лицо и испортила его черты до такой степени, что на меня омерзительно смотреть, и меня никто не заметил бы, если бы я посещала такие места, где, в основном, собираются женщины вроде меня; на самом деле меня следует гнать с проклятьями и руганью».

Этот рассказ очень печален. Это была женщина с приличным уровнем образования, хорошими манерами, которая в речи использовала слова, употребление которых мало кто в ее положении знал бы. И вследствие различных обстоятельств она оказалась на самом дне карьеры проститутки. В ответ на мои дальнейшие расспросы она сказала, что живет в небольшом местечке в Вестминстере, которое называется меблированные комнаты Перкинса, где за комнату она платит два шиллинга в неделю. Эти комнаты находились в Вестминстере недалеко от Палас-Ярда. Она была вынуждена жить такой жизнью, чтобы существовать. Ведь она не могла пойти в работный дом и не могла получить никакой работы. Она умела шить, рисовать акварелью, но боялась оставаться одна. Она не могла сидеть часами в одиночестве, мысли отвлекали ее и сводили с ума. Она добавила, что однажды подумала, не стать ли ей католичкой и не уйти ли в монастырь, чтобы искупить свою вину за такой образ жизни, посвятив остаток дней покаянию. Но боялась, что зашла уже слишком далеко, чтобы быть прощенной. Это было некоторое время тому назад. Теперь она думает, что долго не проживет, так как причинила своему здоровью такой вред. У нее какая-то внутренняя болезнь, она не знает какая, но хирург в больнице сказал ей, что эта болезнь со временем убьет ее. И у нее случались моменты — обычно часы — забвения, когда она находилась в состоянии алкогольного опьянения. А такое бывало всегда, когда только появлялась возможность. Если от пьяного мужчины путем уговоров или угроз — а она не гнушалась и последними — ей удавалось получить десять шиллингов, она не приходила в парк несколько дней, пока не кончатся деньги. В среднем она приходила сюда три раза в неделю или, может быть, два раза; всегда в воскресенье, это хороший день. Она все знала о приютах. В одном таком приюте однажды побывала, но ей там не понравилось: там не было в достаточной мере свободы, слишком много проповедей и тому подобного; и они не могли всегда держать ее там, так что они не знали, что с ней делать. Никто не хотел брать ее в услужение, потому что неприятно было смотреть на ее лицо, которое представляло собой такое ужасное зрелище, что пугало людей. Она всегда носила длинную густую вуаль, которая скрывала черты ее лица и делала ее интересной для ничего не подозревающих и неблагоразумных людей. Я дал ей денег, которые обещал, и снова посоветовал пойти в приют. Это она отказалась сделать, сказав, что долго не проживет и лучше уж умрет, чем пойдет туда. Так как я не был властен заставить ее изменить свое решение, ушел, сокрушаясь о ее дерзости и упрямстве. У меня было чувство, что вскоре она станет

«Еще одной несчастной,

Уставшей дышать,

Необдуманно упрямой,

Ушедшей навстречу своей смерти».

В ходе своих поездок я встретил другую женщину, просто одетую в старые, поношенные вещи. У нее было некрасивое немолодое лицо; наверное, ей было за сорок. Она так же разгуливала взад-вперед по Мэллу. Я знал, что там она может находиться лишь с одной целью, и спросил ее об этом. Полагаю, что на мои вопросы она отвечала правдиво. Вот ее рассказ:

«У меня есть муж и семеро маленьких детей. Старший еще ничего не умеет делать, разве что выклянчит пару пенсов тем, что кувыркается на улице на потеху господ, проезжающих мимо. Мой муж прикован к постели и не может ничего делать, разве что даст младенцам порцию «материнского благословения» (это настойка опия, сэр, или что-то навроде этого), чтобы заснули. Так что я целый день попрошайничаю, и обычно беру с собой одного ребенка, которого ношу на руках, а другой бежит рядом. Мы продаем искусственные цветы, по крайней мере, держим их в руках и делаем для полицейских вид, что продаем, потому что плохо, когда у тебя ничего вообще нет. И я иногда хожу в парки, сэр, ночью, когда у меня был неудачный день и я не заработала больше нескольких пенсов;