— А как платит купец? Не обсчитывает?

— Ну как же не обсчитывает!.. Без этого не бывает.

Вначале приемщик обсчитывает. Ему тоже пить-есть надо. Потом кладовщик. Потом управляющий. А там дальше — хозяин. Он уж о барыше печется…

— Один — с сошкой, семеро — с ложкой, — усмехнулся Акимов.

— Вот-вот! — весело рассмеялся Федот Федотович и встал. — Ну, паря Гаврюха, пора в дорогу. С богом — ура.

Старик прибрал со стола посуду, осмотрел печку, не торопясь оделся. Акимов пристально наблюдал за ним, запоминая все, что он делал. "Неужели придется до весны прозябать в этих трущобах?" — думал Акимов, ощущая холодок внутри. "Все может случиться, Иван, — сам себе отвечал Акимов. Учись жить по-таежному, береги терпение, оно еще тебе пригодится".

Метель не унималась. И небо и земля — весь белый свет был заполнен взбудораженным снегом. Снежинки забивали глаза, ноздри, уши, при порывах ветра остервенело хлестали по щекам. Деревья качались, поскрипывали. Было сумрачно, серо, как бывает перед наступлением потемок…

— Скоро, паря, в кедровник войдем, там будет и тише и теплее, — утешал Акимова Федот Федотович.

Действительно, не прошло и часа, как чахлое разнолесье кончилось и потянулась гряда чистого кедровника. Деревья были могучие, разлапистые, смыкавшиеся сучьями друг с другом. Сюда, под зеленый шатер, метель пробивалась какими-то редкими судорожными толчками.

— Видел, паря Гаврюха, какой он защитник — лес наш! Теперь уж нам никакой буран не страшен. До самого стана по кедровнику дойдем!

Федот Федотович шел, как и вчера, впереди, но сегодня он не спешил, часто останавливался, перекидывался с Акимовым словечком-другим.

— Замело-закрыло наш след! Сам дьявол ничего не отыщет! — повторял Федот Федотович, и довольная улыбка лучилась из его глаз. Спокойствие и уверенность старика Акимов объяснял только одним: опасность миновала. Вчера старик был и насторожен, и тороплив. По-видимому, возможность погони он все-таки допускал и потому-то, не щадя сил, спешил уйти как можно дальше от Парабели.

4

Стало уже вечереть, когда они подошли к стану Федота Федотовича. На опушке кедровника, упиравшегося в озеро, кое-где дымившееся полыньями, стояла изба.

И хотя она утопала в снегу, Акимов сразу определил, что она несравнима с той избушкой, в которой они провели прошлую ночь: изба была срублена из толстых бревен, в ней имелось большое окно, из крыши торчала, как указательный палец, железная труба.

— Изба у тебя, Федот Федотыч, как в деревне, — сказал Акимов, выпрастывая ноги из лыжных постромок.

— Живал здесь и зимой, и летом, и осенью. А гляди-ка, вон и амбар у меня тут есть, и баню срубил. Как можно без этого человеку?

Внутри изба вовсе поразила Акимова. Она была просторной, светлой, стены тесаны, желты от просохшей смолы. Пол из струганых кедровых плах, потолок высоко: руку вскинешь над головой — не достать его. Нары в два этажа. В одном из углов уютно приткнут стол.

Акимов кинул на него взгляд, и впервые за эти недели потянуло его сесть к столу, разложить книги, бумаги, подумать над чистым листом. "А записать надо бы многое, — думал он. — Во-первых, по поводу нашей дискуссии в Нарыме относительно перерастания империалистической войны в войну гражданскую. Необходимо обстоятельнее разработать вопросы вооружения рабочего класса. Способы организации боевых дружин, методы их обучения в условиях нелегального существования. Хорошо бы, если б кто-нибудь из товарищей, владеющих опытом декабрьского восстания в Москве, разработал бы своеобразный учебник тактики… А потом надо записать на память о полыньях на реках и озерах этой местности… Венедикт Петрович, безусловно, заинтересуется ими…"

Акимов снял с плеч поклажу, прошел к столу, сел на круглый обтесанный чурбак. И тут только вспомнил, что ни книг, ни бумаги, ни средств записи у него нет.

— Уморился, паря? — спросил Федот Федотович, устраиваясь на коленях возле печки.

— Сегодня не устал, а вчера едва ноги дотащил, — признался Акимов.

— Ну, теперь спешить нам некуда, Сейчас избу обогреем и баню начнем топить.

— Это хорошо!.. Покажи, Федот Федотыч, где у тебя тут что: лопата, топор, ведра. Пойду баню готовить, — предложил Акимов.

— А в самом деле — зачинай! Пока я тут хлопочу, ты там то-сё сделаешь. Пошли-ка!

Они вышли. Федот Федотович вытащил из амбарушки пешню, лопату, бадейку.

— Поначалу, паря Гаврюха, пробей тропку к бане и к озеру. Вон у того дерева расчисти снег и продолби прорубь. А дрова в бане на топку я завсегда оставляю.

Придешь иной раз, а тебя туда-сюда качает. — Федот Федотович окинул Акимова взглядом, как бы оценивая, достаточно ли расторопный помощник появился у него.

— Все понял, Федот Федотыч, — сказал Акимов.

Как только старик скрылся в избе, Акимов ретиво принялся за работу. Тело его давненько уже тосковало по горячей воде. Хотелось скорее натопить баню, залезть на полок и прогреться до костей.

Тропку к бане и. озеру он прочистил быстро. Задержался на долбежке проруби. Пешня была легкой, скользила в руках. Несколько раз Акимов чуть не угодил пешней по собственной ноге. Сноровки владеть пешней у него не было. Хоть инструмент простой, а пользоваться им надо умело. Акимов налегал на силу, втыкал пешню в лед чуть не по самую рукоятку, а надо было бросать ее легко, играючи, но непременно под большим наклоном. Пока приноравливался к инструменту Акимов, пришел Федот Федотович. Посмотрев на работу Ивана, с усмешкой сказал:

— Зря, паря Гаврюха, пар расходуешь. Дай-ка! Вот эдак надо долбить.

Через пять минут в проруби забулькала вода. Акимов принялся бадейкой таскать воду в баню. Пока он наполнял котел, вмазанный в каменку, и две кадки, Федот Федотович разжег топку. Густой, смолевой дым потянулся в открытую дверь бани.

— Прикрыть бы дверь, Федот Федотыч. Так мы, пожалуй, и к утру баню не нагреем, — забеспокоился Акимов.

Но в этих делах он был полным профаном.

— Не бойся, паря. Как уголья нагорят в печке, так и прикроем. Жарко будет. Дух перехватит! Пусть топится. Пойдем в избу, перекусим, а чаевничать после бани будем. У меня и брусника найдется.

Всухомятку похрустели сухарями. Федот Федотович поручил Акимову следить за печкой, а сам принялся налаживать светильники. В амбарушке у него хранился запас рыбьего жира. Из туеска он наполнил им банки, фитили обмакнул в туесок, закрутил их верхние концы, продернув в круглые жестянки. Один жировик поставил на полку в избе, другой взял с собой в баню.

Зимний день в тайге короткий, вечер опускается стремительно и неслышно. Наступили сумерки. Акимов сидел возле печки, бездумно, в полудреме прислушивался к ее шуму. Сколько так просидел, он не мог бы сказать. В дверь потянуло холодом.

— Баня готова, паря. Как ты, попариться-то любишь, нет ли? У меня и венички тут заготовлены. Запарил сейчас и тебе и себе. А ты что ж в темноках сидишь?