– Орсон!

Пес и ухом не повел. Он копал, словно обезумев, И даже не взглянул в мою сторону.

Сделав широкий круг, чтобы не попасть под комья земли, летевшие из-под его живота, я обошел яму и сел напротив Орсона.

– Здорово, приятель.

Орсон по-прежнему держал голову опущенной к земле и, продолжая копать, непрестанно что-то вынюхивал.

Ветер улегся, и полная луна зацепилась за верхние ветки деревьев, словно воздушный шарик, сбежавший от малыша.

В воздухе над моей головой сновали козодои. В погоне за летучими муравьями и ранними мошками они поднимались ввысь, ныряли к самой земле и переругивались между собой.

Глядя на то, как трудится Орсон, я вежливо поинтересовался:

– Ну как, не нашел пока вкусную косточку?

Он перестал рыть землю и, по-прежнему не глядя на меня, стал озабоченно обнюхивать молодую траву, запах которой чувствовал даже я.

– Кто тебя выпустил из дома?

Конечно, Саша могла вывести его на прогулку, но затем она наверняка вернула бы пса обратно. И все же я спросил:

– Саша?

Однако даже в том случае, если именно Саша выпустила пса и позволила ему учинить во дворе все это безобразие, Орсон не был расположен выдавать ее. Он все еще отказывался встречаться со мной взглядом, будто опасаясь, что я смогу прочесть в его глазах правду.

Оставив яму, которую он только что копал, Орсон вернулся к предыдущей, обнюхал ее и снова принялся за работу, словно пытаясь прорыть тоннель в Китай и присоединиться к тамошним собакам.

Возможно, он знал, что папа умер. Животные всегда все чувствуют, как сказала недавно Саша. Возможно, эта тяжелая работа являлась для него способом отвлечься и хоть ненадолго забыть о постигшем нас горе.

Я положил велосипед на траву, присел на корточки возле своего неутомимого пса и, осторожно потянув за ошейник, заставил его обратить на меня внимание.

– Да что с тобой такое?

Его глаза чернели темнотой только что отрытой земли. В них не было ничего от света звезд на небе. Они были бездонными и непроницаемыми.

– Мне нужно кое-куда съездить, дружок, – сказал я ему, – и мне хочется, чтобы ты отправился со мной.

Он заскулил и, повернув голову, посмотрел на хаос вокруг себя, словно сожалея о том, что вынужден оставить этот великий труд незавершенным.

– Скоро утро, я собираюсь остановиться у Саши и не хочу бросать тебя здесь одного.

Пес поднял уши, однако причиной тому были вовсе не мои слова или упоминание о Саше. Он повернулся всем своим мощным телом и стал смотреть в сторону дома. Я отпустил его ошейник. Орсон побежал к дому, но остановился неподалеку от задней двери. Настороженный, с высоко поднятой головой, он замер как вкопанный.

– Что такое, парень? – прошептал я. Нас разделяли пять или семь метров, ночь была тиха и безветренна, но даже при этом я едва слышал низкое рычание собаки.

Уходя, я выключил все лампы, и сейчас дом был погружен в непроницаемую темноту. Я оглянулся на окна, но не увидел призрачного лица, прижатого к стеклу.

И все же Орсон кого-то учуял, поскольку стал медленно пятиться от дома. Еще миг – и, развернувшись с проворством кошки, он понесся в мою сторону.

Я поднял с травы велосипед и поставил его на колеса.

С развевающимися на ветру ушами и опущенным хвостом Орсон пулей пронесся мимо меня по направлению к калитке. Полностью доверяя собачьим инстинктам, я без раздумий последовал за ним.

Наш двор окружен выкрашенным серебрянкой кедровым забором высотой в мой рост. Калитка – тоже из кедра. Я осторожно поднял щеколду, открыл калитку и тихонько выругался, услышав скрип петель.

Позади калитки шла плотно утрамбованная пешеходная тропинка, по одной стороне которой стояли дома, а по другой росли редкие эвкалипты с красноватой корой. Выходя со двора, я опасался, что снаружи нас может кто-то поджидать, но тропинка была пустынной.

К югу расположились поле для гольфа, гостиница «Мунлайт-Бей» и «Кантри-клуб». В этот поздний час, в пятницу ночью, поле, видневшееся за стволами эвкалиптов, было черным и напоминало ночную поверхность океана, а янтарные окна гостиницы, стоявшей еще дальше, светились, словно иллюминаторы роскошного океанского лайнера, плывущего на далекий Таити.

Если пойти по тропинке влево, она приведет вверх, в центр города, и упрется в кладбище возле католической церкви Святой Бернадетты. Тот конец, который бежал вправо, спускался прямиком к берегу Тихого.

Я оседлал велосипед и поехал вверх по тропинке, по направлению к кладбищу. Аромат эвкалиптов напоминал мне об окне крематория и бесконечно прекрасной женщине, лежавшей мертвой на стальной каталке похоронщика. Возле меня энергично шлепал лапами Орсон, из далекой гостиницы доносились едва слышные ритмы танцевальной музыки, в одном из соседних домов плакал ребенок, тяжелый «глок» оттягивал мне карман, а в вышине козодои с острыми клювами гонялись за мошкарой. Жизнь и смерть одновременно правили бал в пространстве, зажатом между небом и землей.

Мне было необходимо поговорить с Анджелой Ферриман, поскольку ее послание, записанное на автоответчик, недвусмысленно сулило некую разгадку, а я был решительно настроен распутать этот клубок. Однако сначала нужно позвонить Саше и сообщить ей о смерти отца.

Я остановился на кладбище Святой Бернадетты.

Папа очень любил бывать на этом островке сумерек посреди самого ярко освещенного из городских районов.

Стволы шести гигантских дубов вздымались вверх подобно колоннам, поддерживая свод своих переплетенных крон, а все пространство под ними напоминало мне библиотеку: подобно рядам книг, здесь выстроились надгробия с именами тех, кого смерть вычеркнула из списков живых, кого, быть может, забыли уже все, кроме этих камней.

Орсон суетился поблизости, сосредоточенно вынюхивая следы белок, которые днем спускались на могилы и собирали упавшие желуди. Пес напоминал скорее не охотника, взявшего след, а пытливого ученого.

Сняв с пояса сотовый телефон, я включил его и набрал номер мобильного телефона Саши. Она ответила после второго звонка.

– Папы больше нет, – сказал я, вкладывая в эти слова гораздо более широкий смысл, нежели она сумела понять.

Саша уже раньше выражала мне сочувствие в связи с близкой кончиной отца и поэтому сейчас не стала рыдать. Ее горе проявилось лишь в том, что чуть-чуть напрягся голос, но никто другой, кроме меня, не заметил бы даже этого.

– Он не… Он умер легко?

– Без боли.

– В сознании?

– Да. Мы с ним даже успели попрощаться.

«Не бойся ничего».