Однако ничего этого я Анджеле не сказал. Если именно жалость ко мне заставляет ее делать свои не досказанные пока разоблачения – пожалуйста, я готов надеть маску печального горя и изображать из себя самого несчастного человека на свете. Я готов стать сумасшедшим Лиром. Я, если надо, буду Шварценеггером из «Терминатора-2», сражающимся с убийцей из жидкой стали.

– У тебя очень много друзей, но… есть и враги, о которых ты не знаешь, – продолжала тем временем Анджела. – Эти подонки чрезвычайно опасны. Многие из них – очень странные. Они из тех, кто превращается, «Превращается». Опять это слово!

Мне почудилось, что по моей шее бегают пауки.

Я потер ее рукой, но там ничего не оказалось.

– Если ты хочешь уцелеть… хоть как-нибудь… ты должен знать правду. Наверное, мне стоит начать с обезьяны.

– С обезьяны? – переспросил я, подумав, что не правильно расслышал слово.

– С обезьяны, – подтвердила она.

В этом контексте слово прозвучало настолько комично и нелепо, что я опять подумал, не пьяна ли Анджела.

Женщина подняла глаза от бокала, и они показались мне двумя пустыми озерами, на поверхности которых плавало лишь неясное отражение той Анджелы Ферриман, которую я знал с самого детства. Однако, встретившись с этими глазами, излучавшими какое-то черное сияние, я почувствовал, как по шее у меня вновь побежали мурашки. Я уже не находил ничего забавного в слове «обезьяна».

– Это случилось в канун Рождества четыре года назад, – начала она свой рассказ. – Примерно через час после захода солнца. Я находилась на кухне и пекла печенье, используя обе духовки. В одной – шоколадное, в другой – ореховое. Играло радио. Кто-то голосом, похожим на Джонни Мэтиса, пел «Серебряные колокольчики».

Я закрыл глаза и попытался представить кухню Анджелы в тот вечер. Однако еще больше мне хотелось избежать взгляда Анджелы, в котором читался животный страх.

– Род должен был вернуться домой с минуты на минуту, и впереди нас ждали праздничные дни.

Род Ферриман был ее мужем.

Три с половиной года назад, через полгода после того Рождества, о котором рассказывала сейчас Анджела, он зашел в собственный гараж и застрелился из ружья. Их друзья и соседи были ошеломлены, а Анджела – вне себя от горя. Он был превосходным человеком, с хорошим чувством юмора, легким в общении, покладистым. Всем казалось, что у него нет никаких проблем, и вдруг он так страшно лишает себя жизни.

– Днем я наряжала елку, – сказала Анджела. – Мы собирались устроить праздничный ужин со свечами, выпить немного вина, а потом посмотреть «Жизнь прекрасна». Нам нравился этот фильм. Мы приготовили друг для друга подарки – много маленьких подарков.

Рождество было нашим любимым праздником, и мы, как дети, обожали подарки…

Анджела умолкла. Когда я осмелился взглянуть на нее, то увидел, что ее глаза закрыты. Судя по муке, написанной на лице женщины, память перенесла ее от той рождественской ночи в последовавший затем июль, когда она нашла в гараже тело мужа с развороченной грудью.

Отблески свечей плясали на ее опущенных веках.

Наконец она открыла глаза, но взгляд их еще некоторое время был устремлен в прошлое. Анджела сделала глоток бренди.

– Я была счастлива. Вкусно пахнет печенье, играет рождественская музыка. Цветочник принес мне огромный букет от моей сестры Бонни. Он стоял вон там, на краю стойки, такой большой и красивый. Мне было хорошо. Бесконечно хорошо. С тех пор мне уже ни разу не было так хорошо. И никогда больше не будет. И вот…

Я выкладываю тесто на противень, как вдруг слышу позади себя странный звук: сначала – что-то вроде щебетания, потом какой-то вздох… А когда я обернулась, то увидела обезьяну, сидящую на этом столе.

– Боже правый!

– Макаку-резуса с ужасными темно-желтыми глазами. У них обычно не такие глаза. Удивительно.

– Резус… Ты разбираешься в породах обезьян?

– Когда я училась на медсестру, мне приходилось платить за учебу, и я работала ассистенткой в научной лаборатории Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Чаще всего опыты ставят именно на резусах, так что я повидала их достаточно.

– И вдруг один из них оказывается на кухне в твоем доме?

– На столе стояло блюдо с фруктами – мандаринами и яблоками. Обезьяна очистила и ела мандарин.

Причем – вежливая бестия! – складывала кожуру аккуратной горкой. Такая здоровенная тварь!

– Здоровенная? – удивился я.

– Ты, наверное, представил себе обезьянку, которых обычно носят на плече шарманщики – маленькую и симпатичную? Резусы совсем другие.

– Большие?

– Около шестидесяти сантиметров высотой, а весят килограммов по двенадцать.

Да, если неожиданно встретить такую макаку в собственной кухне да еще на столе, она действительно может показаться огромной.

– Представляю, как ты удивилась, – сказал я.

– Даже больше, чем просто удивилась. Я была слегка напугана. Я знаю, что, несмотря на свой малый рост, эти твари на удивление сильны. Обычно они миролюбивы, но иногда среди них попадаются довольно злобные экземпляры, и тогда нужно быть очень осторожным.

– Значит, в качестве домашних животных таких обезьян не держат?

– Господи, конечно, нет! По крайней мере никто из тех, кто в своем уме. Я готова признать, что иногда резусы с их маленькими бледными мордочками, опушенными шерстью, бывают очень симпатичны, но только не этот. – Было ясно, что Анджела снова представила себе непрошеного гостя. – Нет, только не этот.

– Откуда же он взялся?

Вместо ответа Анджела выпрямилась на стуле и подняла голову, внимательно прислушиваясь. До моего слуха не доносилось никаких звуков. Через пару секунд хозяйка дома успокоилась, но, когда она вновь заговорила, в голосе ее звучало прежнее напряжение. Ее побелевшие пальцы мертвой хваткой вцепились в бокал.

– Не представляю, как эта тварь забралась в дом.

Декабрь в том году выдался не слишком теплый, и я не открывала ни окон, ни дверей.

– И ты не слышала, когда обезьяна появилась в комнате?

– Нет, на кухне было шумно. Я гремела противнями, включала миксер, по радио передавали музыку. Но эта чертова тварь, должно быть, сидела на столе уже минуту или две, потому что, когда я ее заметила, она успела, сожрать половину мандарина.

Анджела окинула кухню взглядом, словно заметив краем глаза какое-то движение в углу. Успокоив свои нервы еще одним глотком бренди, она сказала:

– Отвратительно! Обезьяна на кухонном столе…

Сделав гримасу, она провела краем ладони по крышке стола, будто сейчас, спустя четыре года, обнаружила на нем волосы, оставшиеся от зверя.