– А я кто? – поднял не тронутую сединой бровь Авксентий Маркович. – Бездельник и есть.

– Ты – коптитель небесный, – государь всё же усмехнулся, – но от тебя хотя бы вреда нет. За Геннадия не опасайся. Пусть и он, и твоя супруга думают, что я слезам её внял, а тебе лучше знать, с чего я молодца еройствовать не отпустил. А не отпустил я его с того, что за ним другие потянулись бы, и как бы я их задержал?

– А чего задерживать? – не понял коптитель небесный. – Душа горит, так пущай повоюют. Кому на балах вальсировать да статс-дамам болонок гладить, сыщем.

– Верно сказано, – задумчиво произнёс государь, – да мало подумано. Те, кто голову за Отечество сложить желают, Рождество встретят на Млаве, а Троицу – на Дунае. И останутся в столице те, кому до славы нашей дела нет, и это ещё в лучшем случае. А ну как опять заговор случится, а верные офицеры – кто на Балканах, кто на Капказе?! Нет, Авксентий, не отпущу я верных. Научен.

– А что? – всполошился Авксентий Маркович. – Опять эгалита с фратернитой? Вот ведь похабство…

– Рано пока говорить, – василевс откинулся на спинку кресла, с одобрением глядя, как камердинер утверждает на столе серебряный самовар, – но о бессмысленных юношеских мечтаниях ныне речь уже не идёт. Против Державы злоумышляют не щенки, но волки, и разговор с ними пойдёт как с волками, в какие бы шкуры сии звери ни рядились.

– Это Тауберт твой дичь поднял? – нарочито хохотнул Авксентий Маркович, загадав, что, если обойдётся, откажется от ложи в Опере. Всё равно в последние годы там сплошные «Жизни за отечество» да Ерусланы с Феврониями.

– Нет. – Государь проводил глазами Автандила и с наслаждением отхлебнул из аляповатой пузатой чашки. Как ни тужились управители Софьинского завода вкупе с послами саксонским да ханьским, Арсений Кронидович хранил верность прадедовской посуде, спасибо, из ковша не пил.

– А кто, если не Тауберт? – Спрашивать было опасно, но Авксентий Маркович был слишком напуган, чтобы играть в кошки-мышки.

– Кто? – переспросил государь. – А вот этого тебе, братец мой двоюродный, знать не обязательно. Не один Никола о Державе печётся, а слухами земля полнится. Вот до тебя ничего такого не доходило?

Авксентий Маркович торопливо отправил в рот кусок испечённого на привезённой из Володимера воде калача и старательно задвигал челюстями. Мысли понеслись, как бочонки под гору. Джордж таскается по родичам, как поп на Пасху, вот и дотаскался. Геда, тот порычит да замолкнет, а кто-то поддакнет да побежит с доносом… Кто-то… Уж точно не Варвара, при её приживалах даже Джордж языка не распустит. Значит, кто-то, к кому кузена занесло к вечеру… А ну как англоман паршивый наплёл, что они в сговоре, и ещё Дарья! Эта, чтоб меньшого при себе удержать, чего только не брякнет…

Великий князь скорбно выпятил губу:

– Уж не знаю, как и сказать, но с Егорием нашим свет-Кронидовичем вовсе худо… Не верит он ни в победу, ни в Шаховского с Ломинадзевым. Я пытался его обнадёжить, какое там! Долдонит, что куда нам с суконными рылами да в просвещённые Эуропы! Я ему про князя Александра Васильевича, а он, дескать, что храбрость нынче ничего не решает, а нужен один пар механический. Я про Буонапарте, дважды битого, а он про морозы. Калужина у него и то нет, а есть какая-то баталия при реке Нарче, кто б такую речонку ещё вспомнил! Словно не русскими словами говорит человек, а в дурных книжках аглицких вычитанное повторяет…

– Тяжко тебе пришлось, я вижу. – Василевс сам наполнил чашку, отпил и не то улыбнулся, не то скривился. – Люблю, когда горячо… Значит, боится Егорий, что побьют нас?

– Кабы боялся! – пожал плечами Авксентий, разламывая соты. – Ждёт того, чтоб потом ловчей за англичан ухватиться.

– То есть? – Глаза Арсения Кронидовича нехорошо блеснули, но отступать великому князю было некуда. – Что за англичане?!

– Да не знаю я, заезжие какие-то… Егорий хотел, чтоб я им сказал, будто не согласен я с высочайшим Манифестом и не верю, что мы Иоганна, ежели тот за герцога ливонского вступится, расколотим.

– А ты, выходит, веришь? – Серые глаза буравили Авксентия Марковича насквозь.

– Ещё бы я не верил! – воскликнул великий князь с той искренностью в голосе, что не раз и не два спасала его от дамского гнева. – Князь Ломинадзев, Ираклий Луарсабович, светлая голова, как раз перед самым отъездом в войска ко мне заезжал и Шаховского привозил. Они от пруссаков мокрое место оставят, и снег лечь не успеет, только б те сунулись… Хотя куда им! Не верит Леонтий Аппианович, что пороху у них хватит, так что стоять нам у Млавы и ждать, когда у ливонцев юшка со страху потечёт, а ведь потечёт… Только что мы с ними потом делать-то станем, с красивыми такими?

– А вот об этом, – государь не отводил пристального взгляда, – мы в Брюссельском концерте и объявим.

* * *

Великий князь Геннадий Авксентьевич восседал в особом, для караульного офицера приспособленном кресле, ровно аршин проглотил.

Как и положено офицеру лейб-гвардии Кавалергардского полка во внутреннем карауле, он был в белом мундире и супервесте красного сукна, с егорьевскими звёздами на спине и груди. Правом снять одну крагу и расстегнуть чешуйку от каски князь не воспользовался – злился.

При виде воинского чина первого класса Геннадий Авксентьевич вскочил и нарочито бессмысленно щёлкнул каблуками. Николай Леопольдович махнул рукой.

– Мерзкая погода, голубчик.

– Так точно, мерзкая, ваше высокопревосходительство! – рявкнул Геннадий. Надо полагать, вечером в Хотчине будет весело. Если только возмущённый отказом кавалергард не рванёт за утешением к цыганам или не затеет ссору.

– Как там крестница моя, – самым домашним образом осведомился шеф Жандармской стражи, – поздорову ли? Давненько я её не видал…

– Моя младшая сестра сейчас в Хотчине и пребывает в добром здравии, – отчеканил Геннадий, но глаза его слегка потеплели. Похоже, Зинаида опять заодно с братом.

– И зря, что в Хотчине, – граф Тауберт укоризненно покачал головой, – Зинаиде Авксентьевне пристало блистать при дворе, а не грустить в осенних парках. Что ж, майор, дежурьте. И передайте сестре, что я буду иметь счастие навестить её при первой возможности.

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! – Двоюродный племянник государя вновь зверски щёлкнул каблуками. Геннадий был одно лицо с отцом, только уж больно разное вино налил Господь в одинаковые мехи. Что ж, люди не собаки. Это от гончих родятся гончие, а от мопсов – мопсы, двуногие же вельми разнообразны и снаружи, и внутри, не угадаешь…

Старенький придворный арап услужливо распахнул маленькую дверцу. Николай Леопольдович мог входить в личные покои василевса не только без доклада, но и без приглашения, другое дело, что пользовался этим не так уж и часто. Сегодня же его ждали.

– Что, Автандил, государь занят?

– Двоюродный там. – Царивший в буфетной седой чернобровый камердинер прожил в Анассеополе больше полусотни лет, но от гортанного говора так и не избавился, зато был верен как Крониду Антоновичу, так и сыну его. – Но велели заходить… Ждут…