class="p1">Раньше, когда я смотрел на жонглеров в цирке, я всегда думал, что это легкое, совсем простое дело. Они так весело выступали, так просто, казалось, им было поставить на голову три шарика, один на другой, или сразу перекидывать пять тарелок из рук в руки. А теперь я видел, что это очень трудная работа. Соня по тридцать раз, наверное, повторяла одно упражнение, а мать все говорила:

— Плохо. Грязно. Мажешь.

Соня очень старалась, и когда мать так говорила, я видел, ей было неприятно. Зато, когда отец кивал ей: «Молодец, доню, добре працюешь», — Соня от радости делалась вся красная и смотрела на меня очень гордо: слышал ли я, как отец ее хвалит?

Потом мать стала учить Соню перебрасывать резиновую рыбу для номера, который у них в программе называется «Веселые повара». Это был трудный номер, но Соня обязательно хотела его выучить. Я ушел, а они продолжали работать.

11 ноября

У меня вышла одна неприятность. Мне даже не очень хочется писать здесь про это, но я все-таки напишу. И потом, папа еще говорил, что в дневнике скрывать ничего нельзя.

Сегодня мы шли большой компанией из школы: Тоська Алейников, Паша Воронов, Сережка Балашов и несколько ребят из шестого «Б». По дороге в снежки играли. Повернули к нашему дому, и вдруг навстречу — Соня с авоськой. А в авоське — хлеб, соленые огурцы — в общем, все хозяйственное.

Мы с Соней все праздники не виделись, потому что у нас в школе готовились к вечеру, а она выступала в цирке и мать ее никуда не пускала. Она увидела меня и обрадовалась. Руками машет и зовет:

— Андрюша, ты куда пропал?

Ребята наши насторожили уши: им ведь только попадись — сейчас засмеют, прямо в землю закопают.

Тоська Алейников спрашивает:

— Сазонов, это тебя зовут?

Я иду, стараюсь не смотреть в Сонькину сторону. Такое зло меня на нее взяло, что она при ребятах ко мне пристает! А Тоська не унимается:

— Сазонов, что ж ты не идешь, когда приглашают?

Я так обозлился, прямо ужас! Так бы и стукнул Соньку. Теперь из-за нее еще обзовут меня «девчатником», а хуже этого прозвища нет. Самое стыдное оно у нас считается.

А Сонька все ближе и все зовет:

— Андрюша, иди. Что я тебе скажу! Что у нас делается!

Я плечом дернул, говорю:

— Это вовсе не меня. Я эту девчонку даже не видал никогда.

Поравнялись мы с ней, вижу — она смотрит на меня, глаза большие — видно, удивляется. Ну, я взял и отвернулся и прошел мимо, как будто я ее не знаю. Наверное, она поняла что-нибудь, потому что ничего больше не сказала.

Теперь я сижу дома и знаю, что я поступил подло. Только уж поправить это нельзя. Теперь я уже никогда в жизни не смогу пойти к Зингерам.

13 ноября

Сегодня мама подошла ко мне и стала спрашивать:

— Андрюша, ты что какой скучный? Болит у тебя что-нибудь?

Я отвернулся:

— Ничего не болит. Оставь, пожалуйста!

Конечно, она сейчас же отошла. Она обижается, когда я такой. Но не могу же я ей про все говорить!

14 ноября

Вчера Винтик принес мне «Трех мушкетеров». Я давно хотел прочитать эту книгу, только в библиотеке ее никак не застанешь.

Конечно, как только мама ушла, я сейчас же пошел к дивану, лег на живот и стал читать. Наверное, книга эта очень интересная, она вся стала уже, как лапша, мягкая и бахромчатая; видно, что ее читала, может, тысяча человек. Когда мне попадается такая книга, я про все на свете забываю, пока ее не кончу. Недавно вот читал «Подводные робинзоны», так я два дня не обедал — все читал.

Я думал, что и с «Тремя мушкетерами» будет то же. Но мне вдруг показалось неловко лежать на животе, я перевернулся на спину и опять стал читать. Прочел первые две страницы — ничего, интересно. Только я все-таки не стал лежать, а сел. Но мне, как назло, лезло в голову разное другое. Про то, что сейчас делает Соня да как у них дома.

Я положил книгу и стал ходить по комнате. Если смотреть из нашего окна, видны угол дома и окно той нижней квартиры, где живут Зингеры. Там у них кухня и за стеклами растет в ящике что-то зеленое. Окно у них очень грязное, да и у нас тоже какое-то мутное. Я решил протереть наше окно, стал тереть его тряпкой, и вдруг, не знаю, как это случилось, стекло из форточки вылетело и разбилось.

До чего мне стало досадно! Хорошо, что никого в комнате не было! Подобрал осколки, покидал в помойное ведро. Теперь надо будет искать стекольщика, а то из форточки сильно дует.

15 ноября

Двойка по истории! А я сижу совсем спокойный, хотя все ребята у нас в классе чуть не попадали с парт, когда Сазонов, вместо того чтобы отвечать Николаю Митрофановичу урок о том, как в Римской империи произошла революция, стоял чуть не полчаса и молчал, как немой. А Николай Митрофанович покраснел и спрашивает:

— Может быть, ты все-таки объяснишь, что с тобой такое? Отчего не выучен урок? Ведь до сих пор Сазонов был у меня лучшим учеником по истории!

Лучший ученик молчал. Тогда Николай Митрофанович покраснел еще больше и нагнулся над классным журналом. Все наши вытянули шеи, и передние громко зашептали:

— Двойка! Двойка!

Потом был звонок, и ребята окружили меня и спрашивали, как это я так завалился на истории.

— Наверное, он «Трех мушкетеров» читал все эти дни. Я ему только что дал. Правда, Андрюха? — сказал Винтик.

Тут подошел очень сердитый Паша Воронов:

— Придется тебе объяснить на совете отряда твое поведение, Сазонов, — сказал он. — Ты своей двойкой всех подводишь…

Но я все время был совсем спокойный и никому ничего не отвечал. Потом пошел домой, хотел по привычке постучать в дверь к Соне, рассказать про двойку, но вспомнил, что теперь этого нельзя. Так и прошел мимо.

18 ноября

Ура! Ура! Все поправилось, все стало по-старому, по-хорошему! Я опять могу ходить к Зингерам, и Соня не сердится на меня! Это все сегодня случилось.

Дело в том, что я эти дни ходил такой, что мама даже забеспокоилась. Вчера вечером я делал вид, будто учу уроки, а сам просто так сидел. Но маму не проведешь. Она подсела ко мне, взяла меня за голову.

— Ну, выкладывай, — говорит, — что у тебя случилось? Что ты нос