Мы даже не успели показать ребятам как следует наш букет, потому что прибежали дежурные и сказали, что пришел майор Воронов.

Лицом майор нисколько не похож на Пашу: он темнее, глаза у него тоже темные, и он, конечно, гораздо выше Паши. Но по походке, по тому, как он держит руки и встряхивает головой, сейчас же видно, что они братья. Майор был в парадном кителе, с орденами и медалями. Паша сидел вместе с нами, хотя ему полагалось рапортовать майору и подавать команду. Но на этот раз все это делал Пашин заместитель — Сережа Балашов.

— От имени отряда приветствует майора Воронова Алейников Анатолий, — сказал Сережа.

Тоська выступил на середину класса. Но смотрел он не на майора, а на нас. Букет у него в руках ходил ходуном от волнения.

— Мы приветствуем в стенах нашей школы одного из храбрых защитников нашей Родины, майора Воронова, — начал он деревянным голосом. — Подвиги славного танкиста, Героя Советского Союза знают во всех уголках нашей страны…

Мы замерли. Какой танкист? Какой Герой Советского Союза? Что это порет Тоська! У майора было четыре ордена на кителе, но Золотой Звезды не было.

А Тоська несся дальше:

— Такие героические примеры учат нас жить и работать. И мы, как будущие советские женщины…

Тут мы не выдержали. Мы прямо с парт попадали от хохота. Все поняли: это Тоська зазубрил речь, которую девочки приготовили для своего гостя, Героя Советского Союза. А майор Воронов хоть и не понимал ничего, но тоже очень смеялся. Только потом мы ему все объяснили.

Так наша торжественная часть и не вышла. Но это ничего не значило: майор скоро с нами подружился и стал нам рассказывать о своих боевых делах. Как он летал на истребителе и как его немцы подбили и ему пришлось влезть в воду с головой, чтоб немцы его не обнаружили, и дышать через тростниковую трубочку.

А потом все ребята пошли провожать майора до трамвая. И теперь у нас Пашу стали уважать еще больше за то, что у него такой героический брат.

29 декабря

Вчера я отпросился у мамы и пошел с Пашей Вороновым в цирк. Билеты нам дала Сонина мать — очень хорошие билеты, в четвертом ряду, оттуда все замечательно видно.

Соня мне, наверное, раз десять сказала:

— Ты на меня не очень пристально смотри, а то я спутаюсь и что-нибудь не так сделаю.

Она уже второй месяц заменяет отца в цирке. Отец ее все еще выступает в Молдавии, и часто пишет оттуда, и даже прислал как-то красивые открытки с видами Кишинева.

Я в цирке последний раз был с папой еще до войны, поэтому, когда я пришел и сел на свое место, мне стало вдруг внутри совсем не весело. Паша что-то болтал, смотрел на циркачей в красных куртках, а я ни на что не смотрел. Вспоминал, как мы тогда с папой видели знаменитого фокусника Кио, и еще дрессированных лошадей, и маленького пони по имени Тутти-Фрутти. Потом папа угощал меня мороженым, и сам ел очень много «эскимо», и говорил, что у него в животе разведутся белые медведи, так там стало холодно. И мы оба тогда очень смеялись.

Пока я про это вспоминал, заиграла музыка и на арену выбежали танцовщицы. Они потанцевали, а потом вышли две женщины и стали на столе делать разную гимнастику — мост, приставляли ноги к голове — в общем, очень здорово.

Паша смотрел на них и говорил:

— Мостик я тоже могу сделать, и ногу могу класть на голову, и выворачиваться…

— Так чего же ты не поступаешь в цирк, если ты все это можешь? — спросил я.

— Потому что я решил стать военным! Ты же знаешь это, — сказал Паша.

Потом нам показали собачий футбол. Это был такой смешной номер, что мы с Пашей даже устали смеяться.

На арене поставили маленькие футбольные ворота. Вышла громадная женщина и стала кланяться, а за ней циркачи вывели двенадцать бульдогов. На пяти бульдогах были красные трусики, а на пяти — синие. Еще двух бульдогов, страшнее и крупнее других, держали на цепи и посадили в воротах. Это, значит, были вратари. Потом хозяйка бросила бульдогам надувной шар, и они стали носиться с ним по всей арене и рычать и скалить зубы друг на дружку. Вратари прыгали на привязи и кусали тех собак, которые приближались к воротам. На арене стоял шум, лай, у игроков свалились трусики. Мы с Пашей смеялись так, что плакали, и рядом с нами один лейтенант тоже плакал от смеха и вытирался носовым платком. Это был очень хороший номер.

Потом вышел главный распорядитель и объявил, что сейчас будут «Иллюзионные игры» и выступят артисты Зингер.

Я толкнул Пашу, чтобы он не отвлекался, а смотрел.

В первую минуту я даже не узнал Соню. Мне показалось, что она стала гораздо меньше ростом. На Соне и ее матери были красивые черные шелковые плащи. Соня распустила косы, и ее волосы падали на плащ, как меховой воротник.

— Это она пишет стихи? — шепотом спросил Паша.

Я кивнул. Я видел, что Соня повернулась в нашу сторону и нашла меня.

Два циркача сняли с них плащи, и они оказались в шелковых костюмах с блестками, какие были у Тома Кенти, когда он стал принцем.

Мать взяла палочку, насадила на нее тарелку и стала вертеть ее все быстрее и быстрее. Соня подала ей шест, она подставила его под палочку и все выше и выше подымала его, пока тарелка не оказалась, наверное, на высоте третьего этажа. Все стали прикрывать головы, потому что никому не хотелось, чтоб в него попала тарелка, но Сонина мать ничего не боялась и, когда кончила фокус, поймала тарелку прямо в руки.

Потом служители вынесли на арену плиту, которую я видел в комнате Зингеров. Соня и ее мать надели поварские колпаки и фартуки и стали бросать друг другу резиновых рыб, тарелки, ножи, кастрюльки, как будто они готовят обед и при этом танцуют и развлекаются. Это и были «Веселые повара». А в конце было самое интересное: Сонина мать попросила у зрителя газету, сложила ее, а Соня подошла и вдруг вынула из этой газеты целую кучу красных и зеленых ленточек, потом цветы и потом вдруг живую птичку. Я эту птичку у них никогда не видел и очень удивился.

Артистам Зингерам много хлопали, а мы с