Но сейчас, идя с Красным мимо Зала Совета десяти и Зала инквизиторов, поднимаясь выше и выше по секретным коридорам и узким головокружительным лестницам, Казанова не мог понять, зачем он нужен на этом допросе и почему именно Красный собирался допрашивать заключенного, когда обычно это делал его секретарь. Проходя мимо затхлой камеры пыток, в которой, к счастью, его никогда не обрабатывали, Казанову охватили тошнота и слабость.

– Вы уверены, Ваше Высокопревосходительство, что этот заключенный желает именно моего присутствия?

Красный не ответил, не обернулся и не остановился.

Они поднялись на верхний этаж восточного крыла, и Красный постучал в чугунную дверь. Ее открыл громадный мускулистый сторож. Мужчины направились по смрадному коридору, проходя мимо двух низких деревянных дверей. У третей двери они остановились. Там стоял еще один сторож.

– Вы хотите сказать, В-в-ваше Высокопревосходительство, что этот узник сидит в-в-в моей старой?… – Казанова не смог договорить предложение.

Красный сделал жест, чтобы сторож открыл дверь. Из темного ничтожного пространства напором вырвалась крысиная вонь. Камера тянулась полтора метра в высоту. У Казановы помутнело в глазах и задрожали руки. Образовалась длинная пауза. Из камеры никто не выходил, и никто в ней не шевелился.

– А у-у-узник где, не понимаю? – безустанно мигал Казанова, боясь смотреть в камеру.

– Узник уже давно на свободе, мессер Казанова, – через нос сказал Красный с каменной, как гробовая плита, миной.

– Не п-п-понимаю… – на лице Казановы зыбью промелькнула невинная улыбка, и затрепетал кадык.

– И мы все хотим, чтобы он остался на свободе.

Наконец Казанову осенило четкое, печальное соображение.

– Что-то я тут… неужели Вы…

– Давайте без игр. Раз и навсегда. Вам же было приказано не общаться с русскими.

Казанова моментально пришел в себя.

– Кто Вам доложил? Форлин? Лацари? Миоло?

– Неважно.

– Лацари, да? Скотина!

– Я надеюсь, Вы меня понимаете.

– Я хочу сказать только одну вещь, Ваше Высокопревосходительство.

– Да?

– Все, что я делаю, я делаю ради блага нашей республики. Всем известно, что нам нужен союз с Россией. Я не хочу, чтобы мы упустили эту возможность. Я только стараюсь вызвать у гостей благосклонность к Венеции. Приблизить их к нам. Понимаете?

– Приказ есть приказ.

– Я желаю отметить, что в моем поведении нет ничего предательского.

– Не будем больше возвращаться на этот этаж, мессер Казанова, – Красный сказал это таким мягким тоном, что для Казановы он прозвучал противоестественно. – Договорились?

Казанове все это казалось кошмаром, от которого он никак не мог проснуться. Сторожа пахли, как туши на крючке. Красный смотрел на него самонадеянно, ожидая, как обычно, его безропотного подчинения. Казанова знал, что работой конфидента он никогда не разбогатеет, но какой-то дополнительный доход она ему порой приносила. Однако, ощущая на себе черствый взгляд инквизитора и одним глазом поглядывая на свою бывшую камеру, он понял, что эта работа не стоила такого унижения – его достоинство все-таки было важнее. И думая, как сохранить самоуважение, он вспомнил вчерашний вечер и почувствовал прилив какой-то непонятной светлой силы – свежей, взбадривающей и укрепляющей. Он выпрямил грудь и сказал четко и спокойно:

– Если Ваша позиция в отношении меня настолько категорична, я осмелюсь сделать вывод, что Высший трибунал может обойтись без моих услуг.

– О! – Красный прищурился, не ожидая от Казановы такой храбрости.

– Следовательно, трибунал и не пожалеет, если я подам в отставку. Сию же минуту.

– Воля ваша.

– Вот именно.

– Тем не менее в данном случае я настоятельно Вам рекомендую соблюдать дистанцию по отношению к русским, – веско сказал Красный. – Большую дистанцию.

– Мы сейчас спустимся, и Вы получите мое прошение об отставке в письменном виде. И поскольку я у Вас не в штате, Вы не имеете права ее не принимать. Дальше я уже не конфидент.

– Бывших конфидентов не бывает.

– Протокол больше не будет меня ни к чему обязывать.

– Протокол – нет, но республика – да.

– Я всегда был и всегда останусь преданным нашей республики.

Красного раздражала настойчивость Казановы.

– Я Вас предупреждаю, мессер Казанова, будьте очень, очень осторожны, – инквизитор вздохнул, указывая на дверь, которую сторож сразу же захлопнул. – А то потом страшно пожалеете. Страшно.

* * *

– Да мать их всех в рифму! – кипел Казанова, удаляясь от площади Сан-Марко, чувствуя, как дрожат руки и кровь бьется в висках. – Чтоб они все сдохли в своей «Свинцовке»! Какого черта я с ними связался? Из-за каких-то двух грошей! Да лучше я с голода умру, чем буду этим мракобесам служить!

Дома Франческа сразу поняла, что он не в духе. Она отправила брата с сестрой в их комнату, разогрела Казанове куриный бульон и налила стакан красного вина. Молча наблюдая, как он ест, она видела, как не прекращали трястись его руки.

– Добавить?

– Нет. Оставь побольше Марии с Джакомо.

– Тебе письмо пришло.

– Письмо?

– Да. Смотри, какой красивый сургуч.

Она положила на стол конверт. Казанова встал, порвал конверт и поднес письмо к окну. Текст был написан элегантным почерком по-итальянски:

«Графы дю Нор со свитой завербованы Австрией.

Берегите себя. Берегите Венецию».

– Кто это принес?! – вскрикнул он, ошеломленный.

– А что там написано, миленький?

– Кто это принес, я сказал?!

– Я не знаю. Постучали в дверь. Я открыла. Стоял господин в маске.

– В маске?

– Да. В белой ларве, как у тебя. Сказал, чтобы я тебе передала это письмо. И все.

– Что, он даже не спросил, дома я или нет?

– Нет.

– Он был венецианец?

– По-моему, да.

– Что значит «по-моему»? Да или нет?

– Я не знаю. Он так быстро говорил, что… я не знаю. А потом быстро ушел.

– Он говорил с акцентом?

Франческа задумалась, стараясь припомнить произношение постороннего.

– Может быть, да.

– С каким акцентом? С немецким, русским? С французским? Давай, вспомни.

– С немецким! С русским! С французским! Миленький, ты что? Ты же знаешь, что мне тяжело отличить местринский от тревизского.

– Он больше ничего не сказал? Только передал письмо?