– Завтра вечером, у испанского певца Диего Эспартеро собираются главы секты «Отстраненные монахи»!

– Что? – Казанова не понял, кто к нему обращается.

– Завтра вечером, у испанца…

– Бонифаччо, это ты?

– Да. Завтра у Эспартеро собирается секта «Отстраненные монахи».

– Хорошо. Спасибо. Учту.

Молодой мужчина не успел отойти, как к Казанове подбежал еще один господин в маске.

– Папское торговое судно «Апостол» задержано в Триесте, – прошептал он.

– Причина?

– Еще неизвестно.

– Держи меня в курсе.

Из толпы вышла дама в пышном красном платье и синей перистой маске и обратилась к Казанове:

– Добрый вечер, мой друг.

– Добрый вечер, мадам.

Он сразу понял, кто к нему обращается.

– Вы хорошо проводите время?

– Я на балах всегда хорошо провожу время, мадам.

– А в театрах?

– Простите?

– В театрах Вы тоже хорошо проводите время?

– Не так восхитительно как Вы, конечно. Но жаловаться не могу.

– Не знаю, не знаю. По-моему, служба не позволяет Вам расслабляться.

– О?

– И, по-моему, Вы служите не очень успешно.

– Вы думаете?

– В географии особенно отстаете. Не знаете, где находится Ватикан, а где – Неаполь.

Казанова улыбнулся самодовольно.

– Католицизм настолько всеобъемлющ, мадам, что становится трудно следить за всеми его аванпостами.

– Вы бы сначала научились правильно следить хотя бы за его посланниками.

– Да что Вы?

Дама покачала головой.

– Как же ты опустился, Джакомо. Как же ты опустился, дорогой.

– Жизнь, мадам Лоредан. Жизнь нас заставляет меняться. Понимаете?

– Ведь ровно тридцать лет назад в том же театре Сан-Бенедетто, месье Стукач также восхитительно проводил время. Со мной.

– Вы глубоко ошибаетесь, мадам. Во-первых, театр был не Сан-Бенедетто, а Сан-Джованни Кризостомо. Театр Сан-Бенедетто построили только в 1755 году.

– А, да. В 55-м Вы пребывали в заключении. За богохульство, если я не ошибаюсь, и за развратное поведение.

– А во-вторых, время, проведенное с Вами, для месье было вовсе не восхитительным, как Вам казалось, а довольно заурядным.

– А зачем же ты тогда просил моей руки?

– Вашей руки? – Казанова усмехнулся. – Вам это, безусловно, пригрезилось, мадам Лоредан.

– Конечно. И в отчаянии потом умолял своего покровителя, чтобы он дал тебе свою фамилию, и таким образом ты бы имел право на мне жениться.

– Ха! Его фамилию? Да Вы свихнулись, мадам. Мессер Брагадин сейчас бы в могиле перевернулся, если бы услышал Ваши слова.

– Скажи спасибо, что тебе отказали. А то бы ты сейчас тоже в могиле вертелся. Стал бы ты моим супругом, я бы непременно влила яд в твое какао.

– Выпало бы мне быть Вашим супругом, мадам, уверяю Вас, вливать яд в мое какао Вам бы не понадобилось. Я выпил бы его сам в чистом виде.

Казанова грациозно поклонился и юркнул в толпу.

В зале уже находилось так много людей, что было бесполезно искать Александру. Чтобы ее найти, ему пришлось бы подходить к каждой женщине отдельно.

– Джакомо, есть одно дело, – прозвучал мужской голос.

Это был Пьетро Дзагури.

– Слушаю.

– Я сегодня получил письмо от Меммо.

– Ну и как он там, в Риме? Мог бы мне тоже написать давно.

– Там-то все хорошо. Чем плохо быть послом в Вечном городе! Но тут у него дела неважно складываются.

– Что случилось?

– С тех пор как дочки вышли замуж, семейное состояние начало распадаться.

– А что он удивляется? В качестве приданого он почти все раздал.

– Да, я ему то же самое говорил.

– Короче.

– Короче, он с братьями думает продать какую-то часть семейного имущества.

– И?

– Нужен посредник.

– Хорошо. Но почему он меня сам не попросил?

– Не знаю. Может быть, стесняется.

– Меня?!

– Еще не точно, но если до этого дойдет, он бы хотел на тебя положиться.

– О чем речь!

– И, Джакомо, я тебя умоляю, ради меня, не играй больше у Гримани. Ты же себе там кровь портишь.

Казанова неохотно кивнул.

Музыканты спустились с ярусов на перерыв. В зале поднялся головокружительный гам. Хрустальные люстры задрожали, и закрытые окна задребезжали. Официанты засуетились вокруг гостей. Казанове стало душно. Он вышел в вестибюль, в котором было открыто небольшое окошко.

В бальный зал продолжало вливаться множество венецианских и иностранных гостей, но русской речи не было слышно. Да и вообще, вряд ли бы он ее узнал. Кроме нескольких слов и предложений, Казанова ничего не помнил.

Опираясь на мраморный порфировый подоконник, Казанова заметил, что к нему тайком надвигался человек в маске Доктора чумы. Маска была не просто карнавальная, а настоящая кожаная маска врача, с длиннейшим клювом, в который когда-то клали цветы и растения, чтобы лекарь не дышал воздухом умирающих пациентов.

– Мое почтение, – сказал человек с клювом по-французски.

Казанова услышал акцент и сразу понял, что мужчина не был французом.

– Здравствуйте, – ответил Казанова.

– Вы не возражаете, если я к Вам присоединюсь тут, у окошка? А то как-то тяжело дышится в зале.

– Милости просим.

– Великолепный бал, не правда ли?

– Превосходный.

«Лекарь» так близко стал рядом с Казановой, что его клюв сдвинул ларву собеседника.

– Ой, простите, ради бога!

– Ничего, ничего.

Казанова понял по тяжелому акценту и по знакомому голосу, что человек был одним из русских, сопровождающих графов дю Нор. Он также понял по сдержанному шепоту, что мужчина не собирался выдавать себя. Казанова хотел спросить его про остальных членов графской свиты, но передумал, подозревая, что эта мизансцена могла быть ловушкой инквизиторов. Однако мысль об Александре не покидала его, и он надеялся, что «лекарь» что-то скажет, хотя бы даже косвенно, о ее местопребывании.

– Вы знаете, я все смотрю на ваш карнавал и не могу насмотреться.

«Значит, он знает, что я венецианец, – подумал Казанова, – ведь он сказал „ваш“, то есть наш, карнавал».