— Мне придется сделать это одной?

— Если я окажусь причастна к пожару, моему опознанию тебя будет грош цена. А нужно, чтобы первой опознала тебя я. К тому же, что, по-твоему, подумают, если я буду здесь?

— Не знаю.

— И двух суток не пройдет, как все всплывет наружу. Если же вы будете одни, если ты сделаешь все так, как я скажу, никаких вопросов ни у кого не возникнет.

— Мне придется ударить Мики?

— Мики будет пьяна. Дашь ей на одну таблетку снотворного больше, чем обычно. Поскольку Мики станет тобой и наверняка будет вскрытие, постарайся с этой же минуты оповестить всех на свете, что ты принимаешь снотворное. А в тот день, когда будут свидетели, ешь и пей все то, что будет есть и пить она.

— И мне придется обгореть?

Действительно ли Жанна привлекла меня в этот миг к себе, чтобы приободрить? Рассказывая мне эту сцену, она уверяла меня в этом, говоря, что именно тогда начала ко мне привязываться.

— Проблема только в этом. Если мне доведется увидеть тебя хоть на каплю узнаваемой, мы обе проиграли, дальше идти не придется — я опознаю тебя как До.

— Я никогда не смогу.

— Нет, сможешь. Клянусь, если ты сделаешь все так, как я тебе скажу, это продлится не больше пяти секунд. А потом ты уже ничего не будешь чувствовать. И когда ты очнешься, я буду рядом с тобой.

— А что во мне должно стать неузнаваемым? Откуда мне знать, что сама во всем этом не погибну?

— Лицо и руки, — сказала Жанна. — Пять секунд от момента, когда ты почувствуешь огонь, до момента, когда ты будешь уже вне опасности.

Я смогла. Жанна оставалась с нами еще две недели. Вечером тридцатого июня она заявила, что должна уехать по делам в Ниццу. Я смогла пробыть три дня наедине с Мики. Смогла держаться естественно. Смогла пойти до конца.

Вечером четвертого июля «МГ» видели в Бандоле. Видели, как Мики вместе со своей подругой Доменикой накачивается в компании полудюжины первых встречных молодых людей. В час ночи белый автомобильчик укатил на мыс Кадэ, за рулем сидела Доменика.

Час спустя вилла заполыхала с одного боку — со стороны гаража и ванной комнаты Доменики. В соседней спальне сгорела заживо двадцатилетняя девушка — в пижаме и с перстнем на правой руке, благодаря которым ее опознали как меня. Другая не сумела вытащить ее из огня, но оставила впечатление, что пыталась ее спасти. На первом этаже, уже объятом пламенем, она выполнила последние движения марионетки. Она подожгла скомканную ночную рубашку Мики, с воплем взяла ее в руки, накрыла ею голову. Пять секунд спустя все действительно было кончено. Она рухнула на ступенях лестницы, так и не сумев добраться до бассейна, в котором уже не играли в шары, а плескалась вода, шипя от падающих в нее головешек.

Я смогла.

— В котором часу ты вернулась на виллу?

— К десяти вечера, — ответила Жанна. — Вы к этому времени уже давно укатили ужинать. Я поменяла гайку и открыла горелку, не зажигая ее. Тебе оставалось лишь, поднявшись, бросить внутрь подожженный кусок ваты. Ты должна была бросить его после того, как напичкаешь Мики снотворным. Думаю, так ты и сделала.

— А ты где была в это время?

— Я уехала в Тулон, показаться на глаза людям. Зашла в ресторан, сказала, что возвращаюсь из Ниццы на мыс Кадэ. Когда я снова оказалась на вилле, она все еще не горела. Было два часа ночи, и я поняла, что ты припозднилась. По плану к двум часам все должно было закончиться. Верно, Мики не так просто было уговорить вернуться. Не знаю. Ты должна была внезапно почувствовать себя плохо. В час ночи она должна была повезти тебя домой. Что-то не заладилось, раз по возвращении ты сама была за рулем. Если только видевшие не обознались — не знаю.

— И что ты сделала?

— Стала дожидаться на дороге. В четверть третьего показались первые языки пламени. Я подождала еще: не хотела оказаться на месте первой. Когда я подобрала тебя на ступеньках перед домом, вокруг было уже с полдюжины людей в пижамах или халатах, которые не знали, что делать. Потом приехали пожарные из Лека и потушили пожар.

— А было предусмотрено, чтобы я попыталась вытащить ее из моей спальни?

— Нет. Идея оказалась весьма неплохой, поскольку на инспекторов из Марселя это произвело впечатление. Но это было опасно. Думаю, именно по этой причине ты была черной с головы до ног. В конце концов ты, должно быть, оказалась в комнате в западне и была вынуждена прыгнуть из окна. Ночную рубашку ты должна была поджечь на первом этаже. Мы раз сто подсчитали, сколько шагов нужно сделать, чтобы упасть в бассейн. Семнадцать. Еще ты должна была дождаться, пока начнут сбегаться соседи, и только потом поджечь рубашку, чтобы упасть в бассейн как раз тогда, когда они подбегут. Но ты, похоже, дожидаться не стала. Вероятно, под конец ты испугалась, что тебя не выловят из воды вовремя, и не прыгнула в бассейн.

— Я могла потерять сознание сразу же, как накрыла горящей рубашкой голову, и оттого не двинуться дальше.

— Не знаю. На макушке у тебя была очень широкая и очень глубокая рана. Доктор Шаверес думает, что ты прыгнула со второго этажа.

— С этой ночной рубашкой на голове я могла бы умереть, не добравшись до бассейна! Диковатый у тебя все же был план.

— Нет. Мы сожгли четыре такие рубашки. Это ни разу не заняло больше семи секунд, и это при отсутствии ветра или сквозняка. Бассейна ты должна была достичь за семнадцать шагов. За пять секунд или даже за семь, и только лицо и руки, — ты не могла умереть. Эта рана на голове не была предусмотрена. Как и ожоги на теле.

— Разве я могла действовать иначе, чем было предусмотрено? Почему я слушалась тебя не во всем?

— Я рассказываю тебе происшедшее так, как я это себе представляла, — ответила Жанна. — Возможно, ты не так уже легко меня слушалась. Все было сложнее. Ты боялась того, что тебе предстояло сделать, боялась последствий, боялась меня. Думаю, в последний момент тебе захотелось что-то изменить. Ее нашли у двери спальни, а она должна была находиться в своей постели или, в крайнем случае, рядом. Может быть даже, ты, пусть на миг, решила и впрямь ее спасти. Не знаю.

На протяжении октября мне ночей десять-пятнадцать снился один и тот же сон: без толку суетясь, я пыталась вызволить длинноволосую девушку то из огня, то из воды, то из-под обломков огромного автомобиля, за рулем которого не было никого. Просыпалась я в ледяном поту, осознавая, до чего же я подлая. Достаточно подлая для того, чтобы скормить несчастной пригоршню гарденала и сжечь ее заживо. Слишком подлая для того, чтобы отбросить ложь о том, что я, дескать, хотела ее спасти. Потеря памяти — просто бегство. Не помню я потому, что ни за что на свете, бедный ангелочек, не вынесла бы бремени воспоминания.

Мы пробыли в Париже до конца октября. Я просмотрела отснятые пленки о каникулах Мики. Двадцать, тридцать раз. Я выучила ее жесты, ее походку, ее манеру внезапно вскидывать глаза на камеру, на меня.