Брэд и Пэм, судя по всему, были ровесниками. Во всяком случае, муж был ненамного старше своей жены.

— Теперь я, по крайней мере знаю, что Пэм жива, — пробормотал Брэд. — Она выскочила из машины, я бросился следом за ней, но потерял ее из виду. Мы с Крейгом, — кивнул он на своего коренастого спутника, — поехали на ее поиски. Мне очень повезло, что Крейг не бросил меня вместе со всеми шмотками и согласился мне помочь.

— Я таксист, — ответил Крейг, растирая замерзшие руки. — Эта сладкая парочка так скандалила по дороге, что мне стало жалко парня. Мы поехали ее искать, но в такой снег много ли разглядишь. Хорошо еще, здесь есть хоть какие-то дома. Мы по ним и ориентировались. Объехали все, остался только ваш. Вот тут-то моя колымага и застряла в снегу.

— Я решил, что доберусь до вашего дома пешком, — продолжил Брэд. — Уговорил Крейга бросить машину и пойти со мной. Это все-таки лучше, чем дожидаться, когда тебя погребет под снегом. Пэм я не встретил, зато встретил вас. Странно, но все, у кого я был, сказали, что в ваш дом мне заглядывать не стоит. А Пэм, как выяснилось, все это время находилась именно у вас. Если, конечно, ваш дом — это и есть знаменитый «Такобризль».

— Дако Бриззел, — поправил Брэда Бишоп, не без опасения косясь в сторону самого Дако.

— Так ваш дом называют местные, — повернулся к Бишопу водитель такси, решив, что именно он хозяин дома. — А сколько слухов ходит про Бриззелово гостеприимство. Болтают, что Дако Бриззел не выносит продавцов, курьеров и вообще не любит гостей. Один из ваших соседей, мистер Силвер, даже назвал вас ужасным мрачным типом и сказал, что вы не умеете разговаривать с людьми.

Брэд выразительно покосился на своего чересчур откровенного знакомого, а потом внимательно пригляделся к Бишопу и неуверенно спросил:

— А вы и есть Дако Бриззел?

— Нет, это я. — Дако, все это время молчавший, повернул к Брэду свое лицо.

Джен оно показалось невозмутимым, словно слухи, которые распускали о нем соседи, совершенно не трогали его.

— Очень приятно, мистер Бриззел. — Брэд стащил с руки мокрую перчатку и протянул руку Дако. — Спасибо вам за Пэм. Только, пожалуйста, помогите мне ее найти.

Бриззел молча пожал протянутую руку и отвернулся. Джип снова покатился по снегу, прорываясь сквозь сумасшедшую метель.

Джен еще несколько раз выкрикнула имя Пэм, но ответил ей только ветер, бьющийся своим призрачным телом в стекло машины. Дако сказал, что им все-таки придется остановиться и попробовать привлечь внимание Пэм зажженной сигнальной ракетой.

Джип, едва не врезавшись в дерево, которое Дако заметил в последний момент, резко затормозил и остановился. Брэд взял у Бишопа сигнальную ракету и, выбравшись из машины, дернул шнур на ее основании.

— Пэм! Где ты?! — закричал он, подпрыгнув с ракетой, из которой полетели крупные яркие искры. — Пэм! Я здесь!

Джен едва не расплакалась. Надежда на то, что Пэм найдется, с каждой минутой становилась все более призрачной. А ведь они могли бы встретиться с Брэдом, если бы Пэм не убежала его искать.

— Джен Брауни, ради всех святых, только не плачь, — услышала она мягкий и тихий голос прямо над своим ухом. — Твоих слез я точно не вынесу.

— Угу, — кивнула Джен, чувствуя, как предательские слезы горячими ручейками текут по щекам.

— Джен…

— Я не плачу, — пробубнила себе под нос Джен.

— Если не плачешь, возьми мой платок и вытри ту воду, которая у тебя на щеках. Не бойся, он чистый. — Дако протянул ей платок, но когда Джен попыталась взять его, передумал и сам принялся вытирать ее щеки.

Он делал это почти с такой же осторожностью и нежностью, с какой гладил Перл. Джен подумала, что к ней он тоже относится, как к маленькому, но бестолковому существу, которое постоянно требует к себе внимания. Это сравнение показалось ей обидным, но еще обиднее была мысль о том, что с самого начала их знакомства Дако вряд ли смотрел на нее по-другому. А она-то себе придумала…

Джен досадливо закусила губу и, отобрав у него платок, провела им по влажным ресницам.

— Брэд! — внезапно донесся до нее голос Пэм.

Джен мигом забыла о платке, о Дако и уставилась в окно, за которым Брэд, бросив сигнальную ракету в снег, обнимал жену, всхлипывавшую на его груди. Впрочем, эти ласки продолжались недолго. Очень скоро Пэм пришла в себя и, отвесив Брэду увесистую пощечину, направилась к джипу.

Джен и Бриззел недоуменно переглянулись.

— Достойный пример супружеских отношений, — донесся с заднего сиденья ехидный голос Бишопа.

— И все-таки жаль парнишку, — вздохнул Крейг, в который уже раз наблюдавший подобную сцену.

— Надеюсь, эта леди снова не сбежит, — мрачно констатировал Дако и, перегнувшись через Джен, крикнул в щелку окна: — Эй, Брэд, всех вам благ! Вы что там, оледенели?!

У Памелы Уитон — в девичестве Суэйзи — было не так уж и много недостатков. Однако один из них повлиял на ее жизнь гораздо сильнее, чем все остальные вместе взятые: она никогда не была уверена в себе.

В детские годы сверстники Пэм частенько дразнили ее пышкой, пончиком, колобком, толстухой — в общем, всеми теми нелестными прозвищами, которые обычно дают не в меру упитанным детям. Добродушная бабушка Пэм твердила внучке «не слушай их, девочка» и продолжала кормить ее вкуснейшими домашними булочками с корицей, от которых, увы, объемы тела Пэм и не думали уменьшаться.

В старшей школе, устав от насмешек одноклассников и невнимания тех мальчишек, которых Пэм так хотелось заинтересовать, девочка твердо решила сесть на диету. Но мать, придававшая этим попыткам дочери так же мало значения, как и тому факту, что девочка уже повзрослела, лишь хихикала над своим неуклюжим творением, очевидно считая, что Пэм тоже должна относиться к своей внешности с юмором.

С юмором у Пэм были не очень-то хорошие отношения, поэтому долгое время, вплоть до своего поступления в университет, она вела затворнический образ жизни и почти ни с кем не общалась, кроме родителей, которые, как это часто бывает, хотели, чтобы их чадо сделало все то, чего они не смогли добиться в жизни. То есть чтобы была умнее, успешнее, удачливее и красивее их самих.

Новый ритм жизни, захлестнувший Пэм в университете, напряженная учеба и постоянные волнения — все это не замедлило сказаться на ее внешности, причем, как ни странно, наилучшим образом. Стрелка весов с ненавистных семидесяти опустилась до пятидесяти четырех, и Пэм была несказанно счастлива, когда обнаружила, что может позволить себе одежду на несколько размеров меньше.

В новом весе Пэм чувствовала себя гораздо более уверенной, и ей казалось, что она начала забывать о своем «толстушечьем» прошлом и школьной репутации пожирательницы пончиков. У Пэм появились поклонники, но, увы, она, тогда еще не слишком разбиравшаяся в мужчинах, влюбилась не в того парня.