— Не смешно! До чего я маньяков не люблю! Никогда не знаешь, где он в следующий раз выскочит. Не приставишь же к каждой блондинке охрану. И поймать такого можно разве что случайно. Если бы он еще в одном районе тусовался, а то одна в центре, другая в Московском районе, третья — вообще в Шувалове.

— А главное, его приметы — сказка! — Иван приоткрыл форточку и жадно вдохнул сырой холодный воздух. — Средний рост, среднее сложение, темная куртка. У меня тоже темная куртка и все остальное.

Он замолчал, глядя, как проспект переходит женщина в снежно-белом пальто. С ума сошла! В такую погоду — и в таком наряде. Да в нем только в «мерсе» кататься!

— Ладно, Лешик, ты мне Литвинову эту поищи и в страховую фирму поезжай, а я смотаюсь к мамаше Ремизовой, потом дело полистаю. Видать, судьба нам в нем вместе копаться.

Иван сидел за столом, зарывшись в дело об убийстве Лады Литвиновой. Рядом лежало дело Марины Колычевой и несколько бумажек по убийству Юлии Ремизовой. В кружке исходил паром крепкий кофе. Этой самой кружкой, подаренной Галей на Двадцать третье февраля, Иван не уставал любоваться. С одной стороны — страшнейшая лиловая харя, с другой — надпись изящным шрифтом: «ВАНЬКА — БАРМАГЛОТ». Леше и Косте Иван строго-настрого запретил прикасаться к раритету и держал кружку в сейфе среди оперативных дел.

«Галя, Галя…» — вздохнул Иван.

Еще час назад он позвонил домой, попросил прощения за утреннюю сцену и предупредил, что задержится.

— Ну что ж, — бесцветным голосом сказала Галина. — Я набрала в прокате страшилок и буду смотреть. Если усну, то ужин на сковороде.

Страшилки — это был плохой знак. В хорошем настроении Галя предпочитала комедии и детективы, в грустях — мелодрамы, а страшилки были признаком едва сдерживаемой ярости. Он вспомнил лицо жены сегодня утром — обиженное, недовольное. Когда она злилась, то становилась похожей на разъяренную кошку, сверкающую зеленющими глазами.

Неожиданно перед глазами появилось другое лицо — немного испуганное или растерянное, чуть припухшие со сна глаза, нежные губы, едва заметные веснушки. И грудным голосом: «А может, все-таки чаю? Или кофе?»

«Женя… Евгения…»

Иван будто пробовал имя на вкус. И тут же оборвал себя: «Ты что, Логунов, сбрендил? Займись лучше делом!»

Делом… делами… А в делах-то не было ничего, что дало бы хоть какую-то зацепку. О том, что у Литвиновой есть тайный кавалер, знали многие, но, похоже, она прятала его, и очень ловко. Все ее наркотические завязки проверили досконально вместе с наркоманским отделом. Да и в целом Зотов, кажется, сделал все, что мог. По крайней мере, Иван не мог вытянуть из материалов ни одной стоящей идеи.

Что касается Колычевой, там тоже все было глухо как в танке. Самохвалова с извинениями отпустили. На прощание он обещал Чешенко всевозможные неприятности, но вряд ли того можно напугать чем-нибудь подобным. Еще раз прошерстили записную книжку, проверили всех знакомых, всех тех, с кем она общалась по долгу, так сказать, службы, но никаких результатов это не дало.

Удалось выяснить, что одна из дежурных по станции метро «Парк Победы» около половины двенадцатого выходила по каким-то своим надобностям и заметила Колычеву у автоматов. Она разговаривала по телефону достаточно долго и была очень взволнована. А потом ушла в сторону парка. Неизвестно, где она провела три часа до своей гибели. И еще. По словам Самохвалова, выходило, что они должны были встретиться у станции метро «Парк Победы» в десять вечера. Это что же получается, Колычева проторчала там, под дождем, полтора часа? У этой станции маленький вестибюль, там даже присесть негде. Куда-то уходила? Сидела на мокрых скамейках?

А отсутствие следов борьбы? Женщина, не больная и не пьяная, входит глубокой ночью в лифт неизвестно с кем, и этот неизвестно кто ее без всяких проблем сначала душит, а потом режет? Кого можно не испугаться и без опаски поехать вместе в лифте? Ребенка? Все дети в это время спят, да и вообще это из ужастиков: дитя-убийца. («А Галка смотрит страшилки!»)

Хотя… Сейчас такие детки пошли!

Иван допил кофе и снова включил кипятильник — в банке еще оставалась вода.

Итак… Женщину? Но эксперты установили идентичность способа убийства, а Литвинову, похоже, убил неизвестный бойфренд. Самохвалов утверждает, что за Колычевой шел мужчина. И Женя («Женя…») видела мужчину. Или этот мужчина был ни при чем, а Ремизову убил кто-то другой? Больше мужика никто не видел. Ничего удивительного — немного охотников на ночь глядя гулять по жуткой лестнице. Так, что еще? Можно не испугаться старика. Или парочку. Или… знакомого.

Снова здорово! А знакомых-то мы прочесали. И у всех почти — надо же! — алиби. А у кого алиби нет, нет и мотива. А алиби можно и сочинить. А мотив может быть и тайным. Приехали… Цирк на палке!

Светильник под потолком противно пищал. Наверно, скоро перегорит. Иван выключил общий свет и зажег настольную лампу. Круг света упал на фотографию Ремизовой. Он снова вспомнил, как приехал к матери Юлии…

Пожилая женщина, закутанная в пуховый платок, усталые, больные глаза. Альбом с фотографиями на столе.

— Знаете, я была в морге. Мне сказали, надо официально опознать. Хотя у нее и были документы. Что с ней сделали!

Женщина сидела за столом и пристально разглядывала свои руки. Вдруг она резко подняла глаза.

— Я всегда, каждый день ждала, что с Юлей случится что-то ужасное. Вот оно и случилось.

— Почему, Анна Степановна?

— Как вам объяснить? У Юли было… Есть комплекс неполноценности, а есть наоборот. Когда-то психолог, у которого мы были, назвал это комплексом излишней полноценности. Завышенная самооценка.

— Мания величия?

— Нет. Мания величия — это уже психиатрия, ненормальность. А то, что у Юли, — просто особенности личности. Ведь комплекс неполноценности не психическая болезнь, так и это…

Мать Юли надолго замолчала. Казалось, она вспоминает что-то очень тяжелое. Иван осторожно дотронулся до ее руки — женщина чуть заметно вздрогнула.

— Анна Степановна, я не совсем понимаю. Расскажите, Пожалуйста, подробнее.

— Юля была до абсурда уверена в себе. Знаете, когда в меру — это хорошо. Но она искренне считала, что окружающие по сравнению с ней — просто мусор. Юля была очень способной, одаренной, да и красивой, кто спорит. Все вокруг ею восхищались, хвалили — с раннего детства. Я одна была против этого… восхваления. Но никто меня не слушал.

— Подождите, я так и не понял, почему вы боялись, что с Юлей что-то должно случиться?

— То, что Юля была самоуверенной, не самое страшное. Страшнее, что она была уверена: с ней ничего плохого произойти не может. Наверно, все люди в глубине души до поры до времени в это верят, но те, кто поумнее, все-таки соблюдают элементарную осторожность. А Юля… лезла в любую авантюру, без оглядки. Понимаете, ей невероятно везло, она всегда выходила сухой из воды. Я этого везения боялась — ведь не может оно продолжаться долго.