Запомнить угол возвышения. Запомнить угол разворота.

В обе стороны — огонь!

Разворот вправо — выстрел.

Разворот влево — выстрел. Буквально с двухсекундной разницей.

Малярийкин замер.

Вокруг разливалась пронзительная тишина.

* * *

В реальном бою после произведенного выстрела машина однозначно себя выдавала. Компьютеризированная техника могла рассчитывать местоположение стреляющего просто, по баллистической траектории. В игре было не так. При любой самой навроченной технике внутри кабины боевой машины, данные на обработку полученной информации поступали только на озорные мониторы. Для восприятия человеком. И только им. Это было слабое звено.

Вряд ли человеческий глаз, даже самый зоркий мог заметить, как из маленького окошка вылетает снаряд. Дым и пыль, поднимавшиеся после этого в течение пары минут при беглом осмотре и десяти-пятнадцати минут при внимательном осмотре могли выдать место, откуда произведен выстрел. Но не раньше. А главное — при выстреле через оптическую просеку не было видно самой вспышки выстрела. Она пряталась — в глубине здания. Из окна или полосы пролома вылетал только снаряд!

Остаток времени в Тотенкопфе Малярийкин тупо сидел в своем лже-укрытии («лже» — потому что реальным укрытием от танкового огня оно не являлось) и шмалял вражеские машины с регулярностью одна в пятнадцать-тридцать минут. Враг обычно осторожно заползал на одну из простреливаемых Маляром улиц и, не находя противника осторожно пёр дальше, готовый выстрелить в любой миг, как только кто-нибудь появиться из-за угла.

Но никто не появлялся. Малярийкин спокойно выжидал оптимальной дистанции, наблюдая за противником сквозь очи видеокамер на чердаке. Выпускал один два снаряда сквозь микроскопические окна (а иногда и прямо сквозь стену) с расстояния в пятьдесят-сто метров. В упор. И стоял дальше, не производя ни единого лишнего движения, почти не дыша.

Подобная «мудацкая» тактика приносила потрясающие плоды. Число подбитых оппонентов росло как на дрожах. Спустя два часа Малярикин с легкостью выбился в лидеры турнирной таблицы. И не без удовольствия наблюдал, как мощные попадания его орудия буквально сминают вражеские машины сокрушительными выстрелами накоротке. Пушка васпа-третьего победно клокотала раскатами грома, стабилизаторы работали на полную, чтобы оружие откатом не швыряло к противоположной стене.

Фраг!

Смертоносный процесс затягивал. Малярийкин вскоре забыл про управление танком, полностью до последней своей клеточки превратившись в снайпера-стрелка. Он словно слился с пушкой, почти физически переживая каждое мгновения от выстрела до попадания в цель.

Фраг!

Секунды перезарядки отсчитывались в голове автоматически. Наводя орудие на очередного несчастного, Маляр ощущал несравненный восторг. Адреналин пульсировал в венах, сердце стучало, нервы звенели.

Фраг!

И только когда количество мёртвых танков на каждой улице превысило две-три единицы, новые машины, прибывавшие одна за другой к месту бойни стали понимать, что сталкиваются не просто с точкой, где проводилась дуэль, а с полноценной засадой. Но даже это не помогало. Уничтожать все дома подряд вслепую в условиях ограниченного остатка снарядов ни один танк не стал. Были попытки обойти злополучное место с тыла и фланга. Но все они приводили лишь к тому, что очередной «умник» оказывался под огнём Малярийкина не на этой улице, а на соседней.

Спустя ещё какое-то время Малярийкин даже не сразу понял, почему перестали появляться танки. На фронтальном мониторе таблица снова обнулилась, показывая на отдельно очерченном на экране номер единственного выжившего.

Но победитель в сражении почему-то указан не был.

* * *

Помимо затрат на починку боевого корпуса, а также в силу необходимости оперативно передвигаться по городу, Гойгу, вернувшись в ангар после бойни на Тотенкопфе, убедил Малярийкина потратить кусок доставшегося после первой победы лаве на индивидуальный транспорт. Причем конкретно — на бывший свой. Гойгу передвигался по дистриктам на относительно новом (десять лет пробега по Сибири) американском «студебеккере». Студебекер был вэдовым джипом с дугами, кенгурятником, задорным литьём и окраской хаки — то есть модным и навороченным. И его, конечно, старый подонок Малярийкину не отдал бы. Однако, помимо ездовой ежедневной тачилы у Гойгу имелся и второй аппарат на замену — ещё более древняя «Кобра», названная так в честь знаменитого в годы Второй мировой войны (той самой, которая была до Третьей) американского истребителя. Выпуск этой автомашины начался как раз перед Войной-Смертью в независимом государстве Иллинойс и в Сибирские автономные зоны они поставлялись в те годы в очень больших количествах. В меньших, чем из Южной Африки, но всё же. При этом многие ТС этой марки до сих пор (то есть после войны уже) оставались на ходу. Что, безусловно, делало честь производителю. В общем, Гойгу убедил Малярийкина купить у него эту развалюху, что Малярийкин, на радостях победы, и сделал.

Между прочим, «Кобра» была действительно хороша. Умеренно дребезжала подвеской, неплохо рвала с места (восемь секунд до сотни), долго ржавела и просто очаровывала окружающих хищными обводами спортивного корпуса. И рычанием. А ещё Кобра была тонированной в дюбель. Что Малярийкин находил крайне не маловажным для соблюдения пресловутой «инкогниты». Борода у него уже отросла конкретно, но передвигаться по городу с открытыми окнами или пешком Малярийкин очковал.

При этом, как вскоре с удивлением открыл для себя Малярийкин у Кобры, в отличие от его старой «муравейки» было ещё одно свойство и направление использования, о котором раньше он даже не помышлял…

В один прекрасный майский вечер, сев в личный автомобиль, Маляр отчего то со страшной силой захотел встретиться с Эленой. Чувство это было довольно ординарное, учитывая постоянную тягу Маляра к сей притягательной самочке и по совместительству его личному меценату. Но именно в этот вечер именно это чувство сопровождалось побуждениями, совсем не свойственными Малярийкину-из-прошлого. Он решил Лену покатать.

После звонка на её мобильный не прошло даже получаса. Но Лена была уже в изумрудном платье, плотно прилегающем, с гипнотизирующим декольте и покрытом серыми блёстками, переливающимися в лунном свете. Шею украшала нитка крупных изумрудов — минимум по 0,3–0,5 карата каждый (в эпоху автомастерни Маляр плотно общался со скокарями[7], а потому сёк в камнях и драгмете). Короче, Ленка вся переливалась зелёными искорками и на этом потрясающе-волшебном фоне Малярийкин вдруг необычайно остро осознал собственную убогость, никчёмность и негодность к подобного рода мероприятиям. В то же время, ощущение прошедших боев, а главное — совершённых побед, продолжало осуществлять с его «эго» необычные метаморфозы.

— Привет! — отважно провозгласил он, вытаскивая бороду из машины. — Слушай, сказать, что ты очаровательна — значит не сказать ничего. Но ты очаровательна, чёрт возьми!