И - о чудо! - с этого самого дня судьба, казалось, и впрямь повернулась лицом к доктору Гулберту. Да, конечно, сей поздний брак не принес ученому столь желаемого потомства, ну и что с того - он и так был на седьмом небе от счастья: свою

молодую жену готов был носить па руках, и не существовало для него большего наслаждения, чем исполнять самые мимолетные ее желания, которые удавалось ему прочесть в больших, загадочно мерцавших женских глазах.

Однако собственное счастье, не в пример другим, не ослепило его, не сделало безучастным к страданиям ближних. «Господь внял зову моей души, - сказал профессор однажды самому себе, - Он превратил в действительность тот являвшийся мне в юношеских грезах девичий лик, который с самого детства, подобно свету путеводной звезды, вел меня за собой, Он отдал мне в жены самое прекрасное создание из всех, когда-либо рождавшихся на белый свет. Вот и мне бы хотелось, если только это в моих слабых силах, чтобы хотя бы отблеск дарованного мне счастья падал на других...»

Такая возможность вскоре ему представилась: доктор Гулберт взял в свой дом бедного студента и стал обходиться с ним как с родным сыном. Видимо, не последнюю роль в сем благодетельном поступке сыграли собственные мечты ученого о добром волшебнике, которые во дни голодной юности частенько посещали его. Но вот беда, самые добрые и возвышенные благодеяния, во всяком случае кажущиеся нам, смертным, таковыми, подчас влекут за собой последствия, нисколько не лучшие тех, которые следуют за самыми скверными и низкими злодеяниями, ибо не дано нам по недомыслию нашему различать, какой плод несет в себе то или иное семя - ядовитый или целебный; и ведь надо было такому случиться, что чистый и благородный душевный порыв доктора Гулберта для него же самого обернулся жесточайшим страданием!..

Не прошло и месяца, как молодая жена ученого воспылала тайной страстью к жившему у них студенту, ну а уж злой рок, всегда отдававший предпочтение эффектным и жестоким шуткам, распорядился так, что в то самое мгновение, когда ничего не подозревающий почетный ректор университета вернулся домой в неурочное время - хотел порадовать возлюбленную супругу приятным сюрпризом и подарить ей по случаю дня ее рождения огромный букет роз, - он застал свою благоверную в объятиях того, кто был облагодетельствован им сверх всякой меры...

Говорят, лазурные богородичные цветы могут навсегда потерять свою окраску, если мертвенная, изжелта-бледная вспышка молнии, предвещающая бурю с градом, озарит их своим ядовитым сиянием; вот так же и душа безнадежно влюбленного профессора навеки обесцветилась, потухла, ослепла в тот самый миг, когда его счастье разбилось вдребезги... А вечером доктор Гулберт сидел здесь, в «Лойзичеке», и, пьяный до изумления, топил свое горе в сивушном шнапсе - это он-то, который ни разу в жизни не брал в рот ни капли спиртного! - топил долго, до самого рассвета, да, видно, так и не утопил... Отныне он просиживал в «Лойзичеке» с утра до позднего вечера, это злачное заведение до конца его дней стало ему родным домом: летом он отсыпался на какой-нибудь из близлежащих строек, на куче щебня, зимой же обретался здесь, в зале, на деревянной скамье.

С молчаливого согласия его бывших коллег ученые звания профессора и доктора обоих прав осталось за ним. Ни у кого и в мыслях не было упрекнуть его, некогда знаменитого ученого-правоведа, в столь предосудительном образе жизни.

Вокруг него стали крутиться какие-то подозрительные личности, отсиживавшиеся днем в тайных притонах, а по ночам выходившие па промысел в темные переулки гетто, - вот так тихой сапой и начинало сколачиваться то странное братство отщепенцев всех мастей, которое и поныне называют «батальоном».

Феноменальные познания доктора Гулберта в области юриспруденции давали возможность всем тем, у кого было рыльце в пуху и кому полиция не спускала с рук ни малейшей провинности, чувствовать себя с этим не от мира сего чудаком как за каменной стеной. Случалось, что какой-нибудь только что отбывший свой срок каторжник, не зная, куда приткнуться, и не желая лишний раз мозолить глаза полиции, уже клал зубы на полку от голода, - выручал, как всегда, доктор Гулберт: он срывал с бедолаги последние лохмотья и в чем мать родила отправлял на Староместский рынок, где городское ведомство, размещавшееся на так называемой «рыбной банке», было вынуждено безвозмездно снабдить голодранца одеждой. Проститутки - так те просто души не чаяли в беспомощном, как дитя, старике, который, однако, умел найти выход из

самой безвыходной ситуации: бывало, одна из бесприютных шлюх, слишком уж усердно утюжившая панель, подлежала принудительной высылке из города, перепуганная девица, не теряя понапрасну времени, бежала прямиком к профессору, дальше все шло как по маслу - незадачливую гетеру на скорую руку выдавали замуж за какого-нибудь пьянчугу, приписанного к одному из городских округов, а стало быть, обладавшего видом на жительство, и... и ретивые блюстители нравственности оставались с носом.

Доктор Гулберт, вдоль и поперек знавший законы, превратился в настоящего злого гения городских властей - в дебрях юриспруденции он чувствовал себя как рыба в воде и мог всегда предложить своим погрязшим во грехе собратьям сотни тайных лазеек и обходных путей, которые всякий раз с фатальной неизбежностью ставили полицию в тупик. Ну а преступная братия платила несчастному старику искренней благодарностью - со временем эти изгои рода человеческого, обретавшиеся на самом дне «цивилизованного общества», прониклись к своему чудаковатому профессору трогательной и чуть ли не сыновней любовью. Всю свою «выручку» они честно, до последнего геллера отдавали в общую кассу, из которой каждый получал необходимые на жизнь деньги. Никто из этих отпетых негодяев ни разу не погрешил против строгого устава братства, быть может, именно благодаря железной дисциплине и прозвали это маргинальное сообщество «батальоном»...

Ежегодно первого декабря, в день, когда случилось несчастье, разбившее жизнь доктора Гулберта, «Лойзичек» для обычных посетителей на ночь закрывался и в его грязной, прокуренной зале происходила мрачная и торжественная церемония. Склонив головы на плечи друг другу, стояло разношерстное братство: нищие попрошайки и бродяги, карманники и громилы, сутенеры и продажные девки, карточные шулеры и уличные мошенники, пьяницы и старьевщики, - и благоговейная тишина, как во время мессы, воцарялась под сводами злачного заведения. Тогда доктор Гулберт, поникнув головой вон в том углу - да-да, там, где сейчас сидит этот безумный старец со своей непорочной напарницей, аккурат под картиной, изображающей коронацию императора, -сдавленным шепотом, словно исповедовался перед

всеми, начинал печальную историю своей жизни: как он благодаря успехам в науке вышел в люди, как получил докторскую степень и как впоследствии удостоился почетного звания rector magnificus. Но вот наступал черед рассказывать о том, как с огромным букетом роз он вбежал в комнату своей молодой жены, чтобы поздравить ее с днем рождения, а также с другим не менее благословенным днем, когда он пришел к ней свататься и она стала его нареченной невестой, и тут голос старика всякий раз срывался - не в силах совладать с неудержимо рвущимися из груди рыданиями, он прятал лицо в ладони, и его седая голова бессильно падала на стол. Обычно кто-нибудь из проституток, стыдливо и поспешно, чтобы никто не заметил, совал ему между пальцев полуувядший цветок...