Мистер Пантагус держится замкнуто; похоже, он нездоров. А вот Бьяг замечательный парень, у него несомненный талант развлекать людей. Почти каждый вечер после ужина — после того, как перед нами выстраиваются великолепной шеренгой восхитительные пироги миссис Сытвуд и кувшины с пивом, — Бьяга просят спеть какую-нибудь балладу или рассказать историю. Вчера вечером, например, мы слушали балладу «Старый Маккей Доннелли и его осел» в превосходном переложении. Бьяг пел куплеты на мотив «Разбойника из Бэллихули», а мы подтягивали на припеве. Кажется, слова примерно такие:

Старый Маккей Доннелли

Однажды пас осла,

Но наглая скотина

Схватила его за…

Потом припев:

Клянусь весенним цветом роз

И всходами клянусь,

Что в Бэллихули я вернусь

Под самый сенокос.

Куплетов очень много — я уверен, что он на ходу сочиняет новые, зато это отличный способ времяпрепровождения и отвлекает от грустных мыслей.

Алуф Заболткинс вызывает у меня все большее восхищение. Мне нравится смотреть, как он есть: молча, изящно, красиво — совсем не так, как остальные. Этим он напоминает мне мать. Она всегда очень строго следила за моими манерами, и, когда я гляжу на Алуфа, мне становится стыдно: до чего же я докатился! Он же не только изысканно выражается, но и одевается несоизмеримо лучше, нежели любой из нас. По нынешней моде, принятой там, за рекой, он носит на шее пышные кружева, которые у горла закалывает брошью, украшенной цветным камнем, всякий день новым. Сегодня, например, был рубин. Не уверен, что камень настоящий, но выглядит очень красиво. Манжеты у него тоже кружевные, и шитый золотом жилет сидит на нем безупречно. Подозреваю, что монокль он носит, исключительно чтобы произвести впечатление, ибо этот полезный прибор обычно болтается на цепочке и очень редко оказывается в глазу хозяина. Бьяг и Алуф очень разные люди — и при этом друзья не разлей вода. Мне кажется, их крепко связывает глубокая убежденность, что другой необычайно талантлив и судьба предназначила его для великих свершений.

Сегодня, правда, никаких песен не было, зато за ужином состоялся в высшей степени знаменательный и увлекательный разговор. Началось с того, что Алуф заметил, как я любуюсь его нарядом, и сказал об этом вслух — со своей обворожительной, отработанной долгими упражнениями улыбкой (да-да, именно упражнениями: каждый день я вижу, как он тренируется перед зеркалом, что висит в холле).

— Алуф нам не чета, — сказала миссис Сытвуд. — Порой мне кажется, что мы должны благодарить небо за подобную милость — сидеть за одним столом с таким человеком.

— Дорогая моя миссис Сытвуд, право, вы чересчур любезны, — возразил Алуф, осветив комнату своей ослепительной улыбкой. — Понимаешь, — сказал он, обращаясь ко мне, — я просто вынужден так одеваться. Профессия обязывает.

— А чем вы занимаетесь, мистер Заболткинс? — спросил я с искренним любопытством: я знал, что работает он в необычное время суток, но что именно делает, я не знал.

— Видишь ли, милый мой мальчик, — сказал он, так и лучась от сознания собственной важности, — это не так просто объяснить.

— Он читает по черепам, — угрюмо брякнул Бьяг.

Алуф покачал головой:

— вообще-то. Бьяг, это не совсем так, и, должен признаться, я ожидал большего понимания сути моего ремесла от человека, который считает себя столь высокоученым.

— По черепам? — Мне не терпелось узнать, что это значит.

— По шишкам на голове, точнее, по впадинам и выпуклостям на черепе, — поправил сам себя Алуф. — можно очень многое узнать о человеке, если ощупать его голову.

Должен признаться, я не понял, в чем разница между «шишками» и «выпуклостями», но из вежливости не стал уточнять.

— И для чего это нужно? — спросил я.

Алуф обошел вокруг стола и остановился возле меня.

— Много для чего.

— Для денег в основном, — засмеялась миссис Сытвуд.

— Забрать деньги у дурака не труднее, чем отнять у младенца игрушку, — мягко заметил Бьяг.

Алуф, казалось, не слышит язвительных замечаний; он критически взглянул на мою голову.

— По неповторимой форме и рельефу поверхности головы я могу узнать все о характере человека, — с уверенностью заявил он. — Это особая область знаний, близкая к философии. Называется краниальная топография. Также она позволяет раскрыть нереализованные способности. Ты отлично знаешь, что ты сейчас, но понятия не имеешь, кем мог бы стать.

— Дурак, он и в Африке дурак, — буркнул Бьяг.

Вдруг с дальнего конца стола послышался голос мистера Пантагуса: он обращался ко всем сразу и ни к кому в отдельности.

— Хоть я и полный профан в том, что касается науки о шишках на черепе, — мягко сказал он, будто бы не замечая, как передернуло Алуфа, — ведь сам я специализируюсь совершенно в другой области, — должен признаться, что непоколебимая преданность любимому делу, которую проявляет мистер Заболткинс, вызывает во мне искреннее восхищение. И что бы я лично ни думал о самой этой науке, в городе очень много людей, мечтающих, чтобы он ощупал им голову. Так что желаю ему всяческой удачи и надеюсь, людям нравится то, что он им говорит.

— Уверяю вас, дорогой, Бенедикт, — сказал Алуф, — мои клиенты всегда остаются довольны.

— Как и мои, — отвечал мистер Пантагус, и в глазах его вспыхнула лукавая искорка.

Алуф опять обернулся ко мне. Увидев, в каком состоянии мои волосы, он недовольно поджал губы — догадываюсь, что он привык к ухоженным и надушенным локонам, — но тем не менее широко растопырил пальцы, погрузил их в мою спутанную шевелюру и стал медленно ощупывать мою голову кончиками пальцев, двигаясь ото лба к затылку. Он ничего не говорил, лишь изредка издавал звуки вроде «а!», «ага» и «м-м-м».

— Ну как, что вы узнали? — спросил я, не в силах больше скрывать нетерпение.

Алуф тщательно вытер руки о ярко-зеленый носовой платок с кружевной оторочкой и убрал его в жилетный карман.

— Что ж, — изрек он наконец, — по форме головы ты долихоцефал, как я это называю. Иными словами, длина ее существенно превышает ширину.

Интересно, подумал я, хорошо это или плохо?

— Из чего я делаю вывод, — продолжал Алуф, стукнув меня кончиком пальца в левый висок, — что ты очень умный мальчик и умеешь ценить самое лучшее, что есть в жизни.

— А еще? — спросил я.

Алуф снисходительно улыбнулся:

— Боюсь, остальное я смогу сказать только за деньги.