Однако тревожность и напряжение почти сразу исчезли. Здесь был полумрак. Свет! Свет белого дня струился к нам откуда-то спереди. Несколько раз ощутимо толкали нас в грудь порывы ветра.

Нет, это оказалась не совсем пещера. Скорее – сквозная дыра в теле скалы, чуть изогнутый туннель с высоким, местами в три моих роста, потолком, и на удивление ровным полом. Через сорок—пятьдесят шагов вышли на другую сторону скалы и замерли: мы увидели наше озеро. Прямо под нами темнела узкая полоска зарослей, шагов, наверное, в тридцать, а за ней – край песчаного пляжа. За деревьями не было видно лагеря, однако он угадывался по узкому столбику дыма в том месте, где оставались Бигли.

Мы спешно вернулись к океану. Осторожно высунувшись над обрывом, покричали вниз, сообщая об увиденном. Я попросил оставшихся на плотах доплыть до лагеря без нас. Внизу все дружно закивали и замахали руками, в знак того, что доберутся сами.

Мы вернулись к другому краю пещеры и замерли здесь. Отсюда, сверху, эта древняя, девственная лагуна сияла сказочной красотой. Она была не просто прекрасной. Она зачаровывала. Здесь, в свете белого дня, в неведомом уголке океана, покоилось Божье создание, весёлое, вечное. В центре белых-пребелых скал, вздымающихся, словно сложенные ладони или как ослепительной белизны корона с неровными зубцами, мерцала овальная капля живой синей влаги. Над синим овалом, – будто ниточка зелёных ресниц над аквамариновым оком, – округлая, длинная линия зарослей. Это лес. А в ближней к нам с Бэнсоном половинке – ещё и мазок желтовато-палевой краски: пляж, многолетний намытый песок.

Белый, синий, зелёный и жёлтый. Гамма цветов, обещающих счастье, любовь, жизнь, спасенье. Отчётливое присутствие волшебства угадывалось ещё и в том, что синий, в самом центре палитры, овал был не совсем однородным. Его середина была тёмно-тёмненько-синей, почти фиолетовой, и почти чёрной. Оттуда глядела бездонная глубина. Затем фиолетовый тон переходил в цвет сапфира, потом – в небесной прозрачности синий и, наконец, у самого берега, на мелководье – избела-голубой. И внезапное, небывалое, но доподлинное ощущение одушевлённости озера приносили к нам беглые лучики, полоски ветра, длинными острыми клинышками проносящиеся по водной, под солнцем мерцающей глади. Они создавали блескучую рябь, всверкивающую миллионами солнечных зайчиков, которые перемешивали на мгновение и фиолетовый, и синий, и голубой.

Я, наверное, долго смотрел. Наконец, с явным трудом заставил себя пошевелиться. Стоящий рядышком Бэнсон вздохнул, засопел и произнёс голосом, волнующимся, ломким:

– Живое…

– Да, живое, – горячо откликнулся я. – Бесценный подарок!

– Мистер Том, я вот что должен сказать…

И замолчал.

– Что такое, мистер Бэнсон?

– Поймёте ли вы меня…

– Конечно пойму, Бэн! Давайте смелее!

– Когда вы уходили от всех, после спора со Стивом… Уплыли когда на “Дукат”… Я должен был отправиться с вами. Должен был, но не мог. Это было мучительно. Там держало меня… Больше, чем вся моя жизнь.

– Алис? – я взглянул на него.

– Да, она. Я не мог тогда оставить её и уйти. И вы уплыли один.

– Вы поступили, без сомнения, правильно, Бэнсон. Говорю вам без всяких экивоков[27].

– Нет, нет! Всё было не так! Я всю жизнь мечтал, чтобы люди вокруг были правильными. Не жестокими, жадными или трусливыми, а надёжными, добрыми. А таких вокруг не было. Я привык переносить насмешки и оскорбления, и обман, после которого – только хохот в лицо… И вот появился человек, который не побоялся поспорить со страшной компанией, а вступился-то – за кого? За скверного человека, укравшего у своих. А меня хватило только на то, чтобы подойти и встать рядом. А когда человек этот уплыл, я оставил его одного. Но она была беспомощнее. Я верил, что должен быть рядом, оберегать. А ведь она на меня даже и не смотрела… Но теперь, мистер Том… Я вот что хочу сказать. Вы для меня – капитан . Я последую с вами куда угодно. Она в безопасности – и теперь я навечно в вашей команде. Даже если я буду в ней только один.

– Спасибо, Бэнсон. Спасибо. Я тебе тоже должен сказать. То, что вы с Нохом подошли тогда и встали рядом… И ещё этот матрос, как его?

– Робертсон.

– И Робертсон, так вот, это ощущение присутствия рядом людей, которые за тебя , чувство твёрдого локтя, оно-то и позволило уплыть с таким накалом сил, что стали возможными и добыча еды, и обретение оружия, и вот этого острова, а теперь и друзей. Ты извини, я волнуюсь и сбиваюсь поэтому. А команда у нас уже есть. Команда проверенная, крепкая, добрая. Я, ты, Нох, Малыши… Ты знаешь, что это они ночью, тайком, пришли и помогали мне запасаться водой? Да, это так. Хорошо бы взять ещё этого Робертсона, но тут уж как он сам решит.

– Малыши ещё маленькие.

– У них сердце большое. Нам-то с тобой самим всего лишь по двадцать лет. Что, мы – очень взрослые? И вообще, мне кажется, что надёжность команды определяется не возрастом или опытом. То есть опытом – да, но больше – наличием преданности и родства. И наших Алис и Эвелин, и стареньких Биглей, как членов команды, я бы не променял и на сотню бывалых матросов. Ощущения родства не будет. А чувство общего дела – оно ведь на время… Видишь ли, просто дружбы здесь мало. Нужна сердечная связь. Не просто товарищество. Слитность . Хотя, может быть, я идеализирую человеческие отношения?..

Ещё какое-то время стояли и смотрели сверху на воздух и озеро. В душе моей было тепло и спокойно. Какой всё-таки славный парень этот Бэнсон.

Мы принялись спускаться. Скала с этой стороны была не отвесная, как у океана, а более пологая. Без особенного труда мы спустились к зарослям. Но они не захотели нас пропустить! В середине, на протяжении восьми или десяти ярдов, лес стоял сплошной стеной. Надо было рубить просеку. И здесь-то Крыса показала себя! Там, где топор могучего Бэнсона, сочно чмокая, наносил три-четыре удара, зелёный тесак рассекал стебли и стволики за один взмах. Что значит бритвенная заточка! Вот только лезвие, рассекая дерево, подворачивалось и убегало влево – заточенная под правую руку кромка выталкивала его из разреза, превращая мах из прямого в полуокруглый, и это вращение ножа нужно было гасить усилием кисти.

Прорубились сквозь заросли, шагнули на жёлтый песок. Здесь произошёл непредвиденный казус. Из-за сундуков возле нашего дома поднялся ствол мушкета и над островом прогрохотал выстрел. Пуля ушла в небо, а мы разом закричали:

– Мистер Бигль, это мы, Том и Бэнсон!

– Мистер Том и мистер Бэнсон уплыли на плоту! – отозвался дрожащий голос.– А вы кто такие?..

Встревоженные, с сильным страхом на лицах, старички неуверенно привстали за своей стенкой из бочек и сундуков, поверх которой они взгромоздили ещё драгоценную, размером с кровать, “корзиночку” Мэри. (В ней, по моему представлению, большую половину занимали стопки безупречно белых перчаток мистера Бигля и такие же стопки полосатых, кольцами, жёлто-красных чулок миссис Бигль.) Два милых птенца, встревоженных, старых, выглядывали с детской опасливостью из-за своей трогательной баррикады, – долговязый и неуклюжий, выше Мэри на две головы, лысоватый, но с огромными седыми бакенбардами Уольтер, сжимающий руками (конечно же, в белых перчатках) дымящийся длинный мушкет, и маленькая супруга его, с круглым, вечно красным личиком (от вечного стояния у плиты, что ли?), с кругленьким носиком и подслеповатыми, светлыми, когда-то, по-моему, ярко-синими глазками. Они долго не могли поверить, что это действительно мы. Наконец, оставаясь поодаль, мы сумели растолковать про пещеру. После этого страх уступил место веселью. (Больше всех от этого казуса пострадали миссис Бигль, у которой приключился лёгкий обморок, и птицы, испуганной тучей сорвавшиеся с деревьев после выстрела.)