– Может, Михаила Скопина-Шуйского?

– Зачем он тебе?

– Поместная же конница. Дворяне. Чем выше род, тем проще ими командовать. Да и голова у него, говорят, светлая.

– Не, этого Шуйские на такие малые дела не дадут, – покачал головой царь. – Хоть и завидуют ему люто, особо Дмитрий Иванович, считая выскочкой, но все одно – поражение родовой чести над таким малым отрядом ставить. Я его лучше позже подошлю с подкреплениями к тебе. Немецкие роты да полка три стрельцов. За тобой, может, и не угонятся, но к хлябям подойдут точно. Там уже сам разберешься, что с ними делать…

22 февраля 1605 года, окрестности Смоленска

Сотник выбранецкой пехоты[46] улыбался и вполне радовался жизни. Сытый и довольный. Он очень скептически оценивал себя как воина, но те поручения, что ему давали, исполнял охотно. И даже с рвением. Найти по расспросам деревушку. Добраться до нее. Набрать провианта да фуража во имя «царевича Василия». Забрать все деньги и ценные вещи. Попользовать сельских девиц. Да, такую службу он любил. Приятно, вкусно и безопасно.

Снег скрипел под ногами. Свежий мороз покусывал щеки. Кровь горячило вино. Голову радовало предвкушение утех. Он натурально блаженствовал в тот момент, когда услышал истошный крик кого-то за спиной.

Остановился. Оглянулся. И с каким-то детским удивлением уставился на стрелу, торчащую из тела его бойца. Одного. Другого. Третьего.

Повел взглядом в ту сторону, откуда стреляли, и… упал. Нет, не от удара. От шока. Ведь сквозь неглубокий снег на них надвигались всадники поместного ополчения. При каком-никаком, а доспехе и неплохом вооружении. А главное – в отличие от выбранецкой пехоты, которая занималась только фуражировкой да грабежами, эти махать саблей умели, регулярно практикуясь с татарами.

Истошно крича, сотник перевернулся на живот и, словно пародия на снежного барса, рванул в лес какими-то странными, но энергичными прыжками. Жить ему вдруг захотелось невероятно! А тут под боком такой родной и любимый лес. Туда-то уж эти всадники за ним не полезут. Ну, убежал один? Какая беда? Вон сколько смазки для сабель!

И действительно – в вопящего и несущегося дикими прыжками сотника даже стрелять не стали. Да и увлеклись поместные ополченцы рубкой. Конечно, у выбранецкой пехоты были пищали, бердыши и сабли. То есть в принципе отпор они дать могли. Но беда – все эти предметы пользовать совсем не умели, не зная, с какой стороны хвататься. А фитили к пищалям так и вообще в целях экономии держали потушенными.

Налетели.

Порубили.

Похватали, что было на виду.

Отошли.

Пяти минут не прошло, как от сотни остались только остывающие трупы. Очевидно, разъезд опасался подхода подкрепления.

Но лишь через полчаса трясущийся от ужаса и холода сотник смог наконец выбраться из своей лежки. Осмотрелся затравленно. Прислушался. Принюхался, жадно пытаясь уловить конский пот или еще какую опасность в воздухе. И полез шарить по карманам бывших подчиненных…

Спустя три часа этот самый сотник, покачиваясь от усталости, достиг лагеря короля Сигизмунда.

– Эй! – окликнул его часовой и осекся. Вид у него был тот еще. Голова перебинтована каким-то окровавленным тряпьем. Нога тоже перевязана. Идет, опираясь на пищаль, словно заядлый ветеран. Разве что странно большой мешок за спиной образ портит слегка.

– Моих людей больше нет, – затравленно оглянувшись, прошептал сотник, отвечая на незаданный вопрос. – Всех порубили… всех… – И поковылял дальше…

Король Польши и великий князь Литовский Сигизмунд III Ваза[47] выслушал доклад одного из своих капитанов о нападении разъезда московитов и задумался. А потом медленно процедил:

– Быстро они.

– Они не могли так быстро подойти, – возразил ему командующий войском Станислав Жолкевский[48]. – Даже если голубем весть послали. Они еще месяц-другой телиться станут. А там и хляби. Я хорошо знаю московитов – раньше лета их и ждать не нужно. Потому и предложил именно сейчас подходить с осадой к Смоленску. Мы, почитай, полгода тут безнаказанно простоять сможем.

– А это тогда кто такие? – поинтересовался Жерар Бернар, старый капитан из Франции, имевший на своем счету с десяток кампаний. Низкое происхождение компенсировалось богатым опытом, удачливостью и уважением среди наемников. И его чутье подсказывало, что все совсем не так радужно, как вещает командующий.

– Да, может, из города кто на вылазку ушел ночью, – пожал плечами Жолкевский. – Со слов того ничтожества мы даже не знаем, сколько их.

– Тогда это нужно выяснить, – продолжил француз. – Подготовка к выступлению шла очень бурно. В Москве могли узнать и начать сборы заранее.

– Им там сейчас не до того, – отмахнулся с усмешкой Жолкевский.

– А если до того?

– Да, – кивнул король, поддерживая Жерара. – Друг мой, не будем рисковать попусту. Отправьте пару сотен пятигорцев[49]. Пускай все разведают. Если это передовой отряд московитов, то не хотелось бы об этом узнать, когда окажется поздно.

– Хорошо, сир, – кивнул недовольный Станислав Жолкевский, раздраженно зыркнув на француза. Тот его изрядно подбешивал. На что Жерар лишь улыбнулся и поклонился, выражая свое почтение. Жолкевский фыркнул, но немного успокоился. В конце концов, определенная логика в словах этого француза имелись.

23 февраля 1605 года, окрестности Смоленска

Сигизмунд чуть ли не бегом вылетел из своего шатра, когда услышал от Жолкевского фразу, что «тот самый разъезд» стоит на берегу реки. Сам-то гетман его не видел, а судил по донесению, да такому, что сделать из него столь одиозного вывода не было никакой возможности.