У меня в голове также витала смутная мысль о том, что если я отправлюсь на всю ночь в одиночестве бродить по улицам Нью-Йорка, то мне наконец откроются какие-то тайны большого города и он озарит меня своим величием. Но я отбросила эту идею.

В те последние дни в Нью-Йорке мне становилось все труднее и труднее решиться сделать что-то. И если я в конечном итоге действительно решала что-то сделать, например собрать чемодан, то лишь вытаскивала свое грязное дорогое барахло из шкафа и комода, раскладывала его на полу, на стульях и на кровати, после чего сидела и таращилась на него в полнейшем недоумении. Казалось, оно обладает собственным упрямым характером и противится тому, чтобы его стирали, сворачивали и упаковывали.

– Это все из-за шмоток, – призналась я Дорин. – Представить себе не могу, что вернусь, а они тут валяются.

– Нет ничего проще. – И со свойственной ей изящной решимостью Дорин начала хватать трусики, чулки, изысканный лифчик без бретелек со стальными косточками – подарок производящей корсеты фирмы, который у меня не хватило духу надеть, – и, наконец, печальную вереницу платьев необычного покроя по сорок долларов за каждое…

– Эй, вот это оставь. Я его надену.

Дорин вытащила из кучи черный кусок материи и бросила мне на колени. Затем, скатав остатки барахла в один мягкий пестрый шар, засунула его под кровать с глаз долой.

Дорин постучала в зеленую дверь с позолоченной ручкой.

Изнутри послышалось шарканье ног и мужской смех, сразу же смолкнувший. Затем дверь приоткрылась, и из нее выглянул высокий парень в рубашке с короткими рукавами и коротко стриженными светлыми волосами.

– Дорогая! – заревел он.

Дорин исчезла в его объятиях. Я подумала, что это, наверное, знакомый Ленни.

Я тихонько стояла на пороге в своем узком черном платье и черной накидке с бахромой, труся больше обычного, но ожидая еще меньшего. «Я лишь наблюдатель», – твердила я себе, глядя, как блондин под руку подводит Дорин к другому мужчине, тоже высокому, но с темными, чуть длиннее, волосами. На том был безупречный белый костюм, светло-голубая рубашка и желтый атласный галстук с ярко сверкавшей булавкой.

Я не могла глаз отвести от этой булавки. Казалось, она излучала яркий белый свет, заливавший комнату. Затем свет втягивался в свой источник, оставляя капельку росы на золотом поле. Я нерешительно выставила вперед ногу.

– Это бриллиант, – произнес кто-то, и вся большая компания рассмеялась.

Я постучала ногтем по стеклянной грани.

– Ее первый бриллиант.

– Дай его ей, Марко.

Марко поклонился и положил булавку мне на ладонь.

Бриллиант ослеплял пляшущими бликами света, словно сошедший с небес кубик льда. Я быстро сунула булавку в свою сумочку с отделкой под черный янтарь и огляделась. На меня смотрели пустые, как тарелки, лица, и, казалось, никто не дышал.

– К счастью, – на моем предплечье сомкнулась сухая и цепкая рука, – я сопровождаю эту даму весь вечер. Возможно, – искорка в глазах Марко погасла, и они сделались черными, – я окажу некую небольшую услугу… – Кто-то рассмеялся. – Стоимостью в бриллиант. – Он еще сильнее сжал мою руку.

– Ой!

Марко убрал ладонь. Я посмотрела на свою руку. На ней багровел след от большого пальца. Марко пристально наблюдал за мной. Потом указал на другую сторону моей руки.

– Глянь туда.

Я опустила взгляд и заметила еще четыре отпечатка.

– Вот видишь, я совершенно серьезно.

Неширокая и то появляющаяся, то исчезающая улыбка Марко напомнила мне змею, которую я дразнила в зоопарке в Бронксе. Когда я постукивала пальцем по прочному стеклу клетки, змея раскрывала свои похожие на половинки циферблата челюсти и, казалось, улыбалась. Затем она упрямо бросалась на невидимую преграду, пока я не убирала руку.

Раньше я никогда не встречала женоненавистника. Я определила, что Марко – женоненавистник, потому что, несмотря на находившихся в комнате манекенщиц и старлеток с телевидения, он обращал все внимание только на меня. Не по доброте и даже не из любопытства, а только оттого, что меня ему случайно «сдали», словно карту из колоды одинаковых карт.

Музыкант из оркестра загородного клуба подошел к микрофону и начал ритмично трясти маракасами, что подразумевало латиноамериканскую музыку.

Марко протянул мне руку, но я вцепилась в свой четвертый дайкири и не двигалась с места. Раньше я никогда не пила дайкири. А пила я его потому, что этот коктейль заказал для меня Марко и я была благодарна ему за это, поскольку он не спросил, что я буду пить, а я промолчала и теперь пила один дайкири за другим.

Марко взглянул на меня.

– Нет, – сказала я.

– Что значит «нет»?

– Я не могу танцевать под такую музыку.

– Не дури.

– Я хочу посидеть и допить свой бокал.

С еле заметной улыбкой Марко наклонился ко мне, и в одно мгновение мой бокал описал полукруг и оказался зажатым в его ладони. Затем он схватил меня за руку с такой силой, что мне пришлось выбирать – идти с ним танцевать или остаться без руки.

– Это танго. – Марко искусно лавировал вместе со мной между танцующими. – Обожаю танго.

– Я не умею танцевать.

– Тебе и не надо. Танцевать буду я. – Марко обвил рукой мою талию и рывком прижал меня к своему ослепительно-белому костюму. Потом сказал: – Представь, что ты тонешь.

Я закрыла глаза, и музыка обрушилась на меня, словно ливень. Нога Марко скользнула вперед, коснувшись меня, а моя плавно двинулась назад, и мне показалось, что я приклеилась к нему всеми конечностями, двигаясь так же, как он, без всяких усилий. Через какое-то время я подумала: «Для танца не нужны двое, достаточно одного», – и позволила себе клониться и изгибаться, как дерево под порывами ветра.

– Ну, что я тебе говорил? – Дыхание Марко обожгло мне ухо. – Ты просто прекрасно танцуешь.

Я начала понимать, почему женоненавистникам удается выставлять женщин такими дурами. Женоненавистники похожи на богов: такие же неуязвимые и исполненные могущества. Они спускаются на землю, а потом исчезают. Поймать их невозможно.

После латиноамериканской музыки объявили перерыв. Сквозь створчатые двери Марко вывел меня в сад. Из окна танцевального зала лился свет и доносились голоса, но через несколько метров воздвигнутая тьмой стена гасила и глушила их. Под неярким светом далеких звезд деревья и цветы испускали прохладные ароматы. Луна куда-то скрылась.

Калитка в ограде закрылась за нами. Пустынная площадка для гольфа простиралась среди густо поросших деревьями холмов, и я с грустью припомнила знакомую мне обстановку: загородный клуб, танцы и лужайку с одиноким сверчком.

Я не знала, где именно нахожусь, скорее всего, где-то в богатом пригороде Нью-Йорка.