Сейчас ограничиваются лишь украшением смертного ложа. Но еще недавно покойника укладывали на кухонный стол, против окна. Его покрывали белой простыней, а к балкам потолка подвешивали по обе стороны стола две другие простыни и прикрепляли к ним венки омелы или ветви лавра.

* * *

Некогда в Трегоре на дом, где кто-то умирал, вывешивали снаружи, по обе стороны от дверей, черные накидки с капюшонами — траурную женскую одежду этой местности.

* * *

Когда умирает глава семьи, первое, что полагается сделать, если в саду есть ульи, — покрыть их трауром, закрепив на них полотнища черной ткани. Если не позаботиться об этом, все пчелы погибнут, ульи опустеют, и тогда беды не замедлят опустошить весь дом.

* * *

В каждом квартале есть люди, которые занимаются похоронами. Это профессия, нечто вроде священнического сана. Говорят, что эти люди, получая какие-то таинственные предсказания, узнают о том, что скоро где-то понадобятся их услуги, еще до того, как тот, кого посылают к ним с этим поручением, завязал шнурки на своих башмаках.

Старая Лена Биту из Кермариа уже полпути прошла, когда за нею послали.

— Да, да, — говорила она, — я все знаю, не тратьте лишних слов.

* * *

Если, подшивая саван, уколите палец, это знак того, что покойник при жизни таил какое-то зло против вас. В таком случае не забудьте заказать панихиду за упокой его души.

* * *

В наше время погребение бедняков или оплачивает мэрия, или соседи собирают деньги. Но так было не всегда.

В моем детстве для бедняков делали такой особый гроб, который называли не очень приличным словом спарлу-мок’х (sparlou-moc’h)[29] Такой гроб делали из двух горизонтальных досок, между которыми клали тело, фиксируя его шестью палками, по три с каждой стороны. Проще и грубее не придумать, как видите.

А для детей, как я это слышала от моего двоюродного деда, в его время, то есть до Революции, делали еще проще. Вырезали две половинки древесной коры и в одну из них клали маленькое тельце, а другой его закрывали — получалась закрытая колыбелька.

История церковного сторожа из Невё

Раньше в маленьких деревнях покойников обряжали церковные сторожа. Однажды сторож из Невё, возвратясь после исполнения этой своей обязанности в церковь, чтобы все подготовить к похоронам, заметил сидящего человека в воскресной одежде.

— Здравствуй, приятель Жан-Луи, — сказал человек, поднимая голову — до этого он сидел, низко ее склонив.

— Как, — вскричал изумленный сторож, — это вы, Иоахим Лаблез, здесь!

Это был как раз тот самый умерший, которого староста положил в гроб несколько минут тому назад, надев на него чистую одежду.

— Да, я, — ответил Лаблез. — Я тебя жду здесь, чтобы просить срочно переделать твою работу.

— Вас не устраивает, как я вас обрядил?

— Да. Ты мою левую руку заложил за тело: я не могу уйти в таком положении.

Произнеся все это, он исчез. Сторож тотчас бросился назад, вошел в дом умершего и, к возмущению всей семьи, открыл гроб. Действительно, как и говорил Лаблез, его левая рука была под телом. Сторож привел все в порядок и снова направился в церковь.

Когда он вошел в ограду, он увидел, что покойный по-прежнему был здесь, правда, на этот раз он стоял, подняв голову.

«Я опять что-то упустил?» — подумал сторож.

Но нет: покойник удовольствовался тем, что сделал рукой прощальный жест.

— Да утешит вас Бог, — сказал сторож, обнажив голову.

Вот и все.

* * *

Пока покойник не покинул дом, нельзя ни мести полы, ни вытирать пыль на мебели, ни выбрасывать мусор, чтобы случайно не вынести наружу душу умершего и тем самым навлечь на себя его месть. Но необходимо при этом тщательно закрыть все сосуды с жидкостями, исключая молоко, чтобы душа в них не утонула.

* * *

Пока покойник лежит в доме, нельзя отправлять домашних на работу. Это оскорбит умершего.

Испорченное сено

Это произошло в то время, когда я была младшей служанкой в Керсальу. Умер хозяин дома, Бартелеми Ропар. А случилось это в начале июля: старший сын хозяина, Луи, вместе с батраками работал на соседнем лугу, сушил сено. Меня срочно послали за ним. Вскоре вернулись и остальные, перекусить. Когда они закончили есть, один из батраков спросил:

— Нам нужно возвращаться на луг?

— Да, конечно, — ответил Луи Ропар. — Погода портится, если мы сегодня сено не уберем, завтра оно может пропасть.

— Так не полагается, когда в доме покойник, — заметил старый Кристоф Лоарер, который служил в Керсальу почти тридцать лет.

Луи Ропар ответил ему с твердостью:

— Хозяин теперь я, и я здесь распоряжаюсь. Идите и делайте, что я велел.

Нехотя они отправились обратно.

Подойдя к лугу, они с большим удивлением увидели какого-то обогнавшего их мужчину, ходившего взад-вперед по полю и, казалось, с удовольствием топтавшего сено. Когда они подошли еще ближе, их удивление обратилось в ужас, так как по походке и по одежде странного человека они признали Бартелеми Ропара собственной персоной.

Старый Лоарер произнес:

— Дуе да пардон’ан Анаон! Doué da pardon’an Anaon! (Господь да помилует усопших!)

Видение сразу же исчезло, мужчины ступили на луг и увидели, что их вилы были разложены по двое крестом.

— Не будет проку от этого сена, помяните мое слово, — сказал Кристоф Лоарер своим товарищам.

Однако несколько дней спустя, когда сметали в стога на дворе усадьбы, сено по виду было хорошим. Прошло несколько месяцев. Слова Лоарера давно вылетели из памяти слуг, да и сам Лоарер, казалось, забыл об этом. Однажды вечером Луи Ропар сказал конюху:

— Маркиз, — (так прозвали конюха), — с этого дня будешь давать корм лошадям из стогов этого года.

Была уже поздняя осень, время пахоты. Когда наутро в плуг стали запрягать лучшую кобылу в

Керсальу, она едва держалась на ногах, а днем она пала. Неделю спустя пришла очередь другой кобылы, замечательной племенной, самой лучшей в кантоне. На этот раз Ропар-сын вызвал ветеринара. Тот поинтересовался, чем кормили лошадь. Ему показали сено, и он нашел, что оно хорошего качества.