Нет, все-таки прав, тысячу раз прав был наш деревенский пастырь, преподобный отец Жозеф, когда говорил, что все эти штучки-дрючки, что понапридумывали яйцеголовые ученые на нашу голову, — от лукавого. И ежели человек урожден по образу и подобию Божию, то есть с парой рук и ног, с одной головой и без всяких крыльев, то и должен он ходить по земле на своих двух, а не летать в небесах, подобно птицам и прочим летающим тварям, из которых птицы далеко не самые противные. Одни слепни чего стоят! И если бы мой папаша, дай Бог ему здоровья, почаще захаживал в приходскую церковь, а не в таверну дяди Абрамяна и не ввязывался бы в разные авантюры, я бы не оказался в этой глубокой… Впрочем, не буду забегать вперед, лучше обо всем по порядку… Так, а о чем это я? Ах да, про пастыря нашего. Нет, вы не подумайте, отец Жозеф вовсе не из тех святош-маразматиков, что ноют повсеместно о конце света и призывают людей бросать все свои дела и уходить в пустынь. Был у нас один такой странствующий монах из церкви Начального Космического Разума. Вечно такой лохматый, взъерошенный, немытый, в рясе какой-то засаленной, с крестом на полпуза. Все ходил, ходил по деревне, все ныл, стонал на деревенских сходках, в пустынь всех немедля призывал, поститься, грехи замаливать. Только у нас времени нету на всякие там замаливания, нам вкалывать надо. А какая с поста работа? С поста и ноги протянуть не долго. И вот покамест мы в поле вкалываем до темноты, монах шмыг в таверну к дядюшке Абрамяну и давай кур жареных трескать за обе щеки, пиво ему подавать не успевали. А как натрескается курятины, пивом нальется под завязку — вечер уже, мужики деревенские в таверну собираются горло промочить. Вот тут он и начинает: мол, и живем-то мы неправильно, и чревоугодием грешим, и о Боге не думаем. Первым мой батя не выдержал, аккуратно взял так монаха за грудки и говорит: «Иди-ка ты, мил человек, куда подальше, а то ведь я человек простой, но нервный. Могу и по лбу приложить». Монах так внимательно батин кулак рассмотрел, прикинул, что к чему, и ушел. И не в какую-нибудь там пустынь, а вознесся на небеса самым натуральным образом — на космочелноке с билетом на космолайнер в кармане. В салоне первого класса, между прочим, я сам билет видел! Ну и туда ему и дорога. Действительно, и когда тут поститься? Работы невпроворот, к тому же где нынче на Грыме пустынь найдешь? У нас вся землица как на подбор, плодородная, пустынь у нас никаких нет, и не предвидится. Или я уже про это говорил?

Так вот, наш отец Жозеф совсем другой, он не будет вам вешать лапшу на уши и дурить библейскими побасенками про конец света и прочие ужасы, он как на кафедру в церкви заберется, как толкнет речь о любви к ближнему своему, так заслушаешься. И все по делу, между прочим! Как сейчас помню, года три назад мистер Опоссум училку младших классов Барбару Айкью с геодезистом приезжим на сеновале застукал. Во скандал был! Где это видано, чтобы грымская девица с приезжим якшалась! Женсовет наш деревенский тут же собрался, решил общественное порицание ей вынести и бойкот объявить, а отец Жозеф как поднимет Библию над головой да как рявкнет сурово: «Пусть первым бросит в нее камень тот, кто сам безгрешен!» Так и сказал: «Пусть первым бросит камень!» Клево, да? Еще бы! Посмотрел бы я на того, кто стал бы швыряться в нашу Барбару Айкью камнями. Да половина мужиков деревни на нее, варежки разинув, смотрят, когда она после уроков со школы домой чешет. Эт-т-та, скажу я вам, зрелище: ножки стройные из-под платьица короткого по последней моде, попка упругая, грудь в вырезе платья, как два мяча гандбольных перекатываются. И к нам, лодырям лоботрясам, она завсегда по-людски, не то что некоторые. Не, честно, Барбара — хорошая училка, на нас, мальчишек, не орет никогда, «неудов» не ставит, к директору за шиворот не таскает. Напишет на доске задание нетрудное, подойдет к окну в классе, в сторону реки смотрит. Наверное, о принце на белом коне мечтает. Чтобы и блондин, и при шпаге — все, как полагается. Только не видать ей принца, да и вообще сидеть ей в старых девах в нашей глухомани. А жаль. Разве ж она виновата, что очкастая, бедная и бесприданница к тому же и никто к ней не сватается. Она по этому поводу и к отцу Жозефу на исповедь ходила жаловаться. Я сам разок в церкви подслушал, когда двойку в четверти замаливал. В общем, жалуется она, глаза платочком трет, а отец Жозеф ей, мол: «Терпи, сестра моя Барбара, Бог терпел, и нам велел. Верь в промысел Божий». А она ему: «Промысел, это, конечно, хорошо, токма, святой отец, спать одной в моих годах цветущих ну прямо сил никаких нет». А он ей: «Смирись и…» Нет, не фига не помню, что ей отец святой ответил. Всегда у меня так, начало помню, а вот конец… Отсюда и двойки в дневнике. А мать: «Это все книжки твои про пиратов твоих проклятых, видит Бог, выброшу я их на помойку!» А я в ответ…

Ну вот, я опять отвлекся, что же это я про отца Жозефа сказать хотел? Ах, да, хоть он слово Божие и проповедует, и излишеств разных не одобряет, собственно против благ цивилизации он никогда ничего не имеет. А чего иметь-то? Время нынче такое, космозой, он и есть космозой. Все на благо мыслящего человека! А потому и телефонный аппарат у скромного служителя Божьего дома имеется, и газеты ему на дом приносят, и синематограф он по воскресеньям посещает, если, конечно, картина пристойная. Ясное дело, по деревне отец Жозеф ходит пешком, чтобы к пастве ближе быть. Встретит кого по дороге, поговорит, ободрит, на путь истинный направит. А вот на дальние хутора ездит отец Жозеф на роллере-внедорожнике. И я первым плюну в рожу тому, кто отца Жозефа в этом обвинит. Что ж, из-за нашей отдаленности фермерам на хуторах теперь без слова Божьего загибаться? Мой деда так и говорит всегда: «Слушай, Люка, отца Жозефа, слушай слово Божье! Нам, фермерам, только остается, что на милость Божью рассчитывать, ибо только от Господа в первую очередь и зависит, каков будет урожай. От воли Божьей и от трудолюбия нашего. Ибо благосостояние фермера есть совокупность Божьего благословения, соленого пота и кровавых мозолей на руках».

Деда, он такой, его хлебом не корми, дай нотации почитать. Ну, натер я в прошлом году на току руки до кровавых мозолей, ну и что? Урожай от этого больше получился? Да такой же, как обычно, даже чуть меньше — бобы в прошлом году не уродились. Видно, не дал Господь деду благословения своего, не иначе по причине дедушкиного злоупотребления сливянкой.

Вот на этой самой основе деда с отцом постоянно спорят, особенно в праздники после наливочки. Как раздавят по кувшину сливянки, так и давай спорить, глотки рвать. Деда говорит, что фермер должен дни и ночи спину гнуть и Создателю молиться, тогда Господь его за усердие и наградит. Батя же утверждает, что фермер не только руками, но и головой работать обязан — только в этом случае он может называться фермером, а не рабочей скотиной. И ежели придумали ученые новый сельскохозяйственный агрегат или иной какой плуг мудреный, то надо брать его, хоть бы и в кредит, не пахать же примитивным плугом на патриархальной лошадке. Или деда предложит всем в соху кобылок запрягать, как предки наши древние? Ну и прочее в том же духе. Такой ор от них бывает! Аж куры на насесте замолкают, а мой Шарик аж под крыльцо прячется со страху и весь день оттуда носа не показывает. Правда, дальше словесных перепалок дело у деды с батей никогда не заходит, как правило, наоравшись вволю насчет предназначения человеческого, они приходят к выводу, что если и есть на земле и в космосе путные люди, так это мы — фермеры. Вот на этой почве деда с батей мирятся, ставят любимую пластинку и хором распевают «Фермерскую доблесть» и «Славься, славься, грымский фермер!». Как вы, наверное, поняли, я из потомственных фермеров. Батя мой фермер, деда фермер, прадед, царствие ему небесное, тоже на земле трудился. Правда, не всегда. Фермером он стал только здесь, на Грыме, а сам он с Герры родом, ткачом там работал, а прабабка — рудокопом на Церере-2. Это потом их переселили на Грым, и нашу Санта-Лючию они с колышка строить начинали. У деды до сих пор над камином фотография висит: два огромных ржавых грузопассажирских модуля, а около них первые переселенцы, и сразу видно, кто откуда: у ткачей с Герры кожа бледная, в глазах — тоска смертная. Эвакуировали-то их в экстренном порядке, от геррского паука спасая. Что, вы не слышали еще этой истории? Да ладно вам! В скафандрах из паутины геррского паука до сих пор половина офицеров космофлота Ее Величества щеголяет и межгалспас в полном составе — иначе им нельзя. Замечательный, надо сказать, материал получался из геррской паутины. Тонкий, как шелк, легкий, как пух, а прочный, как сталь. Ну и к термовоздействию очень стойкий. Вырабатывал паутину малю-ю-ю-ю-юсенький геррский паучок — рудогрыз. Это ученый Герр первым выяснил, что в слюне паучка очень много железа, оттого и получается нить такой прочной. И если ее должным образом обработать, то материал из нити получится просто уникальный. Как только первый рулон ткани из паутины соткали, первый комбинезон сшили, так сразу смекнули, какая от этого всем выгода. Тут же Герру нобелевку вручили и планету в его честь переименовали. И начали паучка в спешном порядке разводить. Сначала скрестили его с пауком-крестовиком, чтобы размножался быстрее, потом с каракуртом, чтобы от хищников и прочих тварей местных ядом мог обороняться, потом с земным птицеядом, чтобы вырос и нити побольше давал, потом еще с кем-то, чтобы железо охотнее грыз и нить вырабатывал попрочнее. Паучок вырос, потолстел, заматерел и по всей планете с благодарностью к людям размножился. Золотые времена настали для поселенцев Герры, прядильные комбинаты росли, как грибы, заказы на год вперед расписаны были, а уж какую столицу там отгрохали! Со всего Межгалсоюза туда работяги собирались, и всех, кто к прядильному станку встать мог, хоть хромых, хоть кривых, — всех брали. А сколько металлолома туда приволокли паучку на закусь, бывало, целые орбитальные станции списывали и в джунглях геррских приземляли, глядишь, через неделю от огромной конструкции одна керамика осталась. А потом они и к керамике пристрастились.