Дождавшись, когда толпа стихнет, Крассовский продолжил.

– Чтобы последовательно прийти к целям, которые я перед собой ставлю, я выдвину свою кандидатуру на должность диктатора интеррексу Флакку!

Слова были встречены волнительным ропотом, с осторожностью. У многих все еще были свежи воспоминания о Сулле, мало кому хотелось повторять дни террора и грабежа. Крассовский делал все, чтобы вызвать доверие горожан, но к его словам и обещаниям люди относились с осторожностью, народ колебался. Видя сомнения толпы, Марк Робертович тут же попытался развеять их.

– Только обладая безграничной властью диктатора, не оборачиваясь, не страшась преследования сената, я смогу выполнить свой долг и поднять Рим с колен!

Он обвел внимавших каждому его слову горожан взглядом, встретился глазами с человеком высокого роста, крепким, с грубыми чертами лица. Мужчина буквально впился в Крассовского взглядом, пожирая, не отпуская глазами ни на миг. Это бы народный трибун Марк Лоллий Паликан, который все время выступления олигарха внимательно слушал речь, но наконец решился заговорить. Он говорил громко, так, чтобы его слышали люди вокруг, привлекая внимание разгоряченной толпы.

– Когда ты говоришь про долг, Красс, ты имеешь в виду обобрать народ до ниточки? Отдать нобилям последнее, что у нас есть? Опустошить римскую казну до дна? Не это ли есть твой последний долг? – жестко, с напором спросил он.

Люди из толпы ахнули, заслышав слова любимца народа Паликана, который имел право разговаривать от его лица. Высокий голос трибуна отдавал медью, звенел, и несмотря на возмущения людей, собравшихся вокруг алтаря, олигарх отчетливо слышал каждое слово Марка Лоллия, пропитанное гневом и раздражением.

– Какую цель ты преследуешь, выступая перед толпой нищих горожан? И что ты будешь говорить, когда наступит черед говорить в сенате, когда вопросы тебе зададут нобили? Сенаторам ты наверняка не расскажешь про одну большую семью, про Рим, который следует поднять с колен, про единые права! Ты не отделаешься бесплатной раздачей зерна и пиром на площади Форума! Или там ты будешь рассказывать про одну большую семью знати и олигархов, прибравших к своим руках все блага Рима?

Толпа загудела. В воздух полетели ругательства, послышались первые проклятия. К алтарю Марса упали мелкие предметы, кто-то кидал куски еды. У ног Марка Робертовича упали обглоданные кости. Кто-то кинул косточки фруктов и дольки винограда. Крассовский попятился, уперся в статую Марса лопатками.

– Ты, выходец из плебейского рода Лициниев, человек, сумевший сделать целое состояние, наверняка должен понимать, что это было бы невозможно, цари в нашем государстве равноправие и устои большой семьи! – продолжал трибун.

Было в этом человеке нечто властное. В столь непростые для республики времена должность народного трибуна мог занимать только воистину сильный и мужественный человек. Сулла, сведя на нет значимость института народных трибунов на политической арене Рима, к тому же лишил избранников народа целого ряда полномочий и многих прав. Самым обидным из ограничений был запрет бывшим трибунам претендовать на какие-либо магистерские должности. Человек, становившийся народным трибуном, по сути ставил крест на своей политической карьере раз и навсегда.

– Я собираюсь сломать существующие порядки! – вспыхнул Крассовский, лицо которого залила краска. – Именно потому, что я ни на секунду не забывал о своих корнях! Деньги всего лишь инструмент на пути к цели, и не имей я их, не было бы всего этого, я не сумел бы поставить ребром вопрос! Я плебей, и не смей говорить, что мне незнакома несправедливость! Мои деды сполна хлебнули ее, и мне есть за что бороться!

– Если это так, Красс, то отвратительная попытка, ты уже диктатор, и не надо скрывать свои намерения! Наберись мужества назвать вещи своими именами! – отрезал трибун. – Или ты всерьез считаешь, что для того, чтобы склонить на свою сторону народ, достаточно провести пир и бесплатную раздачу зерна? Плохого же ты мнения о сословии, откуда берет корни твоя собственная фамилия, богач!

Крассовский опешил от этих слов, замялся, пытаясь подобрать слова. Толпа начала освистывать олигарха. Свист был оглушительным, от него закладывало уши. Казалось, что еще немного, и толпа бросится к алтарю Марса, чтобы разорвать олигарха на куски. Однако люди сдерживались. Возможно потому, что за стенами Рима стояли легионы Крассовского, готовые войти в город и покарать обидчиков своего полководца, а может быть потому, что хотели услышать, что же все-таки ответит им олигарх, который по не понятной никому причине решил обратить свой взор на тех, чьи судьбы были безразличны сильным мира сего.

– Сила Рима в единстве его сословий. Рим одна большая семья…

– Никакой семьи нет, – перебил его Лоллий Паликан. – Есть два лагеря, нельзя примкнуть сразу к двум и нести знамя обоих. Есть угнетатели и угнетенные. В этой войне необходимо делать выбор. Ты все еще уверен, что мне необходимо организовать раздачу хлеба, Марк? Ты готов повторить перед горожанами эти слова? Не дари людям надежду, которой нет! Ты можешь стать консулом, можешь, имея войска под стенами нашего города, заставить сенат сделать тебя диктатором и получить безграничную власть, вот только для нас все равно ничего не изменится. Нам все равно, при ком нести то тяжкое бремя, в которое нас повергли наши угнетатели, такие люди, как ты, Марк!

Крассовский замолчал. Слова трибуна вскружили голову. А ведь этот Паликан вовсе ничего не выдумывал, он говорил все так, как есть. Устраивая пиршества, обещая вольноотпущенникам и плебсу бесплатную раздачу хлеба, Крассовский бесхитростно заигрывал с низшими слоями горожан, даря им надежду на лучшее, ища их поддержку. Не понапрасну ли олигарх обнадеживал собравшихся на Марсовом поле людей? Мысли закружились. Пришло осознание, что своим поведением Крассовский сам загонял себя в петлю. Раздавая обещания плебсу, он очернял себя в глазах нобилей, отдаляясь от правящей балом политической верхушки Рима. Этого ли хотел олигарх? И что мог сделать он, если из-под его ног будет выбита опора в лице политического оплота Республики, которой не понравятся заигрывания Марка Робертовича с толпой, не так давно сломленной, поставленной на колени. Проблема крылась в тянувшихся из веков глубинных противоречиях, слывших камнем преткновения между столичными сословиями. Сейчас же, пытаясь, сосредоточить в своих руках власть, Марк Робертович рисковал оказаться между молотом и наковальней, стоило ему дальше проявить неопределенность и все также метаться между двух лагерей. Казус заключался в том, что права и свободы одного сословия выходили боком другому. Ситуацию нельзя было исправить, а решений, удовлетворяющих обе стороны, не существовало. Мысль отрезвила олигарха. Своей речью он ворошился глубоко в сердцах плебса, искал искру, из которой могло вспыхнуть самое настоящее пламя. Сломленные, поставленные на колени нобилями, эти люди могли в одночасье уверовать в слова Крассовского. Страшно было подумать, что произойдет тогда! Возможно, именно сей факт заставил вмешаться в происходящее народного трибуна, который хотел остановить возможный бунт. Но куда смотрел всезнайка Катилина, когда олигарх делился с ним своей речью?