Когда Михаил Павлович Ардатов после трехнедельного отсутствия прибыл в Бахчисарай, командующий Крымской армией генерал Горчаков находился перед сложной дилеммой. С одной стороны, Михаил Дмитриевич был очень доволен той щедростью, с которой государь наградил его за удачное руководство войсками при отражении штурма Севастополя, но с другой стороны, генерал страстно хотел снять с себя груз ответственности за затянувшуюся оборону черноморской твердыни. Уж слишком хлопотной она была, да еще при том малом количестве войска, что находилось в подчинении у Михаила Дмитриевича.

Пока Ардатов находился в ставке командующего, генерал склонялся к одному решению по поводу судьбы города. Однако стоило графу покинуть Бахчисарай по своим секретным делам, как настроение Горчакова изменилось, что грозило сдачей врагу многострадального города.

Ровно через три дня после отражения вражеского штурма, во время обыденного осмотра батарей передней линии обороны, пулей в ногу был ранен генерал-майор Тотлебен. Не желая покидать Севастополь, молодой генерал сумел уговорить хирурга Пирогова не отправлять его в Симферополь, а начать лечение раны на месте. Медик поначалу не соглашался, но в конце концов уступил Тотлебену, на энтузиазме которого держалась вся оборона города.

Благодаря врачебному искусству великого хирурга Тотлебен быстро пошел на поправку, однако вскоре генерал нарушил предписанный ему режим и самовольно выехал на передний край обороны. Обычно вражеские бомбы непонятным образом щадили настырного немца, ежедневно сновавшего по севастопольским батареям и бастионам, но здесь, видимо, вмешалась судьба. Не успел Тотлебен приступить к осмотру батареи на Пересыпи, как упавшая на бруствер вражеская бомба сильно контузила инженера, попутно наградив множеством осколков в спину.

Тотлебена, потерявшего сознание от боли, срочно доставили в госпиталь к Пирогову, вердикт которого был категоричен: немедленная отправка в тыл. Изнывая от жгучей боли, Тотлебен пытался спорить с хирургом, но тот был неумолим, и через час, на тряской крестьянской телеге раненого отправили в Симферополь на излечение. Так Севастополь потерял своего героя, а адмирал Нахимов – верного товарища и единомышленника. Лишившись помощи и присутствия Тотлебена, Павел Степанович сразу загрустил. Все чаще и чаще вспоминал он своих боевых товарищей, адмиралов Корнилова и Истомина, погибших ранее на севастопольских бастионах и похороненных во Владимирском соборе вместе с их общим учителем, адмиралом Лазаревым.

– Опередили они меня, уйдя на покой к Андрею Петровичу! – горестно говорил адмирал, приводя окружающих в замешательство своим ипохондрическим настроением.

Не прибавлял радости адмиралу и вид родных кораблей, обреченно стоявших в Севастопольской бухте и покорно ждущих своей дальнейшей судьбы. Из-за всех этих обстоятельств Нахимов при своих ежедневных посещениях передовой стал проявлять ненужную браваду. Защитники бастионов в один голос умоляли Павла Степановича поберечь себя и не подставляться под вражеские пули и бомбы, но адмирал оставался глух к просьбам окружающих. Держа в руках подзорную трубу, он неторопливо вышагивал по переднему краю обороны в черном мундире с золотыми эполетами на плечах.

– Право слово, не стоит беспокоиться, господа. Стрелки они скверные, – говорил Нахимов офицерам, неторопливо наблюдая за осадными действиями врагов в подзорную трубу. – А вот то, что они закладывают новые параллели напротив наших позиций – это гораздо серьезней.

Говоря так, адмирал был абсолютно прав. Получив от русских удар по своему «африканскому» самолюбию, Пелисье решил взять Севастополь во что бы то ни стало. Проанализировав провал наступления, французский генерал пришел к выводу, что главной причиной всех неудач было слишком большое расстояние от передовых траншей союзников до русских позиций. Именно благодаря ему русские комендоры смогли основательно сократить численность штурмовых колонн до того, как они достигли русских позиций.

С этого момента французские и английские саперы под покровом ночи стали регулярно закладывать все новые и новые параллели перед русскими позициями. Севастопольцы пытались помешать планам врага своими ночными вылазками, однако их действия были малоэффективны. Утвердившись в правоте своей идеи, Пелисье был непреклонен в решении не дать русским артиллеристам возможности вести убийственный огонь по наступающей пехоте коалиции. Подобно Нахимову, он следил за ходом саперных работ, радостно наблюдая, как неотвратимо сокращается тактическое преимущество русской обороны.

Однажды, в последних числах июня, адмирал Нахимов совершал свой обычный обход бастионов Корабельной стороны. Вначале он посетил Четвертый бастион, по которому несколько дней подряд вели огонь осадные батареи неприятеля, затем побывал на Третьем бастионе и только после этого направился на Малахов курган.

Оставив по обыкновению свою маленькую свиту в укрытии, Нахимов в сопровождении капитан-лейтенанта Корна вышел на банкет и, облокотившись на бруствер, стал осматривать в подзорную трубу вражеские позиции. Его высокая сутулая фигура с золотыми эполетами была хорошо видна на фоне земляного бруствера, и вскоре вокруг Нахимова засвистели вражеские пули.

– Смотрите, господа французы новую параллель заложили, а там явно собираются устраивать новую батарею, – говорил он Корну.

– Ваше превосходительство, отойдите от бруствера! Ненароком зацепят! – умолял Корн адмирала, но тот упорно продолжал разглядывать изменения на переднем крае врага. Подзорная труба ярко поблескивала в лучах солнца, как бы показывая вражеским стрелкам, куда целиться. Несколько пуль ударили рядом с правым рукавом Нахимова, но это нисколько не оторвало его от опасного занятия.

– Сегодня они, однако, метче стреляют, – прокомментировал он Корну действия французских стрелков. – А что нового у них вот там?

Нахимов повернул голову вправо и медленно повел туда же медную трубу. Подзорная труба вновь мелькнула на солнце, и рядом с головой адмирала прогудели два свинцовых шмеля, но Нахимов вновь никак не среагировал, продолжая высматривать в окружающей панораме что-то очень важное для себя. В этот момент у Корна сдали нервы, и вопреки всякой субординации он резко окликнул адмирала по имени-отчеству. Удивленный Нахимов оторвался от трубы и, чуть разогнув спину, стал поворачиваться к своему адъютанту, и в это самое мгновение адмирала сразила вражеская пуля. Он коротко вскрикнул и, выронив подзорную трубу, стал медленно оседать на землю. Корн едва успел подхватить бесчувственное тело Нахимова и с ужасом увидел, как закатились широко раскрытые глаза Павла Степановича. Капитан-лейтенант ощутил, как под его правой ладонью от горячей крови стал стремительно набухать воротничок адмиральского мундира.

Нахимов так и не пришел в сознание, пока его на руках несли с позиции в лазарет к доктору Пирогову. К стенам госпиталя сбежался почти весь Севастополь с одной только надеждой на то, что знаменитый хирург сотворит чудо. Под больничными окнами и дверями стояла большая толпа солдат и матросов, и среди них не было ни одного человека, который не согласился бы немедленно умереть ради спасения любимого командира.